Одно нажатие кнопки только что чуть не лишило нас (ТЕ КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ ЗНАЮТ ЧТО РЕЧЬ О НИХ) текста, которому, прости господи, уже почти четыре года :|
Четыре года стыда, боли и раскопок в исторических источниках.
Я все еще нервно хихикаю, и посему считаю это поводом официально заявить, что в моей жизни есть много фэндомов, которые доставляют мне разного рода удовольствие, но такой эмоциональной мясорубки, как в фэндоме Вены 18-го века Моцарт, рок-опера, я не встречал нигде.
(JCS2000 близок; возможно, все дело в музыке :| я рожден для музыкальных фэндомов я просто н е з н а л)
Я даже сходил прогуляться по тегу. Удивительно, что все записи по фэндому датируются у меня только летом 2014 года. Так можно подумать, что я погорел-погорел и кончился, как со мной часто бывает, но нет! Ложь и провокация! На самом деле Моцарт с поразительной точностью накатывает каждый (КАЖДЫЙ СУКА МЫ ПРОВЕРИЛИ ПО ЛОГАМ) год в конце весны-начале лета.
(возможно, это на самом деле какое-то сложное расстройство, провоцируемое сменой светового дня, массовым цветением и сессиями)
В общем, я к чему, товарищи?

@темы: фанатское, музыка, клипы, Тэнчик, кровавая дуализация, мы неправильно курим этот фэндом, французская опера про немецких пидорасов, больше ангста богу ангста, роллплей

---

А Я БУДУ ЛЮБИТЬ ЕГО
БУДУ


Cкачать Ляпис Трубецкой Шут бесплатно на pleer.com

@темы: натырено в сети, фанатское, музыка, французская опера про немецких пидорасов, картинГофлуд

---

no comments.

@темы: натырено в сети, фанатское, музыка, клипы

---

Потому что я могу :ok:
(почти не в курсе второго канона, но уже хочу всех фичков со старым добрым "а при СССР моя дядя/дедушка/etc был международным спецагентом")

@темы: натырено в сети, фанатское, клипы, позитив

---

(с)

@темы: натырено в сети, фанатское, Холмсы всякие нужны, картинГофлуд

---

#me

@темы: натырено в сети, фанатское, обо мне, любимой, картинГофлуд

---

Краткое заявление: я уже годы как не в фэндоме Доктора Кто, но Билл Поттс имеет мою безграничную поддержку и защиту, готов заслонять ее грудью от (возможного расистского, сексистского и гомофобного) хейта, спасибо, пожалуйста.

/если кто-то поможет найти автора гифа буду благодарен/

@темы: натырено в сети, Доктор кто?, у мыльного пузыря тоже есть своя точка зрения! ©, фанатское, обо мне, любимой, у меня есть мысль, и я ее думаю, картинГофлуд

---

(с)

@темы: натырено в сети, фанатское, Холмсы всякие нужны, мои кривые ручки

---

(с)

@темы: натырено в сети, фанатское, Холмсы всякие нужны, картинГофлуд

---

(с)

@темы: натырено в сети, фанатское, Холмсы всякие нужны, картинГофлуд

---

@темы: натырено в сети, фанатское, Холмсы всякие нужны, картинГофлуд

---

Мы прерываем вещание для важного объявления :|






(с)
[серия кадров с крупными планами Мэри Морстан из сериала Шерлок BBC с наложенным сверху текстом: "это не моя работа -- делать тебя лучшим человеком; это не ебанная женская работа -- быть израсходованной, быть захваченной, быть пожеванной и выплюнутой, чтобы какой-то ебанный мужчина мог вырасти над собой"]

@темы: натырено в сети, фанатское, Холмсы всякие нужны, картинГофлуд

---

Текст, который я ни разу не смог перечитать, потому что было слишком неловко

Название: Да, мисс Крингл, мэм
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: миди, 4106 слов
Пейринг: Кристин Крингл/Эдвард Нигма
Категория: гет
Жанр: PWP, хёрт/комфорт
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание:
Спрашивает как-то раз Гарри Поттер Рона:
— Рон, скажи, а вы с Гермионой пробовали играть в постели?
— Ага, — отвечает Рон. — Решили мы как-то раз сыграть в строгого учителя и непослушную ученицу.
— И как?
— Ну как. Я сказал, что у неё двойка за экзамен, так она села и заплакала.
Примечание/Предупреждения: отсылки к домашнему насилию; никто из персонажей не гетеросексуален; написано для WTF Gotham TV 2017

Всё началось с того вечера, когда мисс Крингл, слегка посмеиваясь, сказала ему:

— Эд, тебе не обязательно называть меня мисс Крингл, когда мы трахаемся. У меня есть имя, ты же знаешь.

Эд покраснел — немного от того, что она в это время задумчиво водила ногтями по его груди, выписывая небольшие окружности вокруг сосков, и немного — от того, что она использовала такие слова для описания их действий, как будто это было самой нормальной вещью в мире.

— Может быть, — сказал он лёгким, шутливым тоном, — мне просто нравится так тебя называть?

Он покраснел ещё сильнее после этого — и отвлёк мисс Крингл быстрым поцелуем, который незаметно перетёк во второй раунд.

Или, может, всё началось ещё раньше? Когда они впервые сидели на краю кровати, и ладони Эда были под её свитером, и она потянулась снять очки, а Эд поцеловал её в переносицу и сказал: «Нет, оставь»?

Или вообще в тот раз в архивах, когда мисс Крингл закричала: «Выметайся немедленно», и он не смог даже ничего ответить — только быстро вышел, спотыкаясь об стопки бумаг на полу?

* * *

— Мисс Крингл? — спрашивает он нервно, теребя в дрожащих пальцах край пиджака.

Под пиджаком холодно и неуютно, потому что рубашку мисс Крингл посчитала лишним элементом. Вообще-то мисс Крингл посчитала лишними элементами всё, кроме брюк, пиджака и очков Эда. Да ещё на пиджаке остался держатель для ручек; это очень важно, сказала мисс Крингл, и при этом она так улыбалась, что Эду не пришло в голову задавать вопросы.

— Нигма.

Мисс Крингл не поворачивается, поглощённая своими бумагами. Не зная, что теперь делать, можно ли ему отойти или сесть, он так и мнётся с ноги на ногу; с каждой медленно тянущейся минутой он дышит немножко чаще, и папка, бережно удерживаемая локтем, становится всё тяжелее. В груди стучит так часто, что ему хочется прощупать пульс на запястье и убедиться, что тахикардия не достигла опасных пределов.

Он не решается.

— Прекрати ёрзать, — говорит мисс Крингл сухо, и Эд судорожно дёргается, вытягиваясь в струнку.

— Простите, мэм, — бормочет он.

На самом деле он не знает, чем мисс Крингл занята. Может быть, это всё хорошая постановка, в бумагах у неё ничего нет, и ручкой она проводит случайные круги и чёрточки; а может, это и правда какие-то рабочие документы, взятые на дом. Мисс Крингл постоянно приносит что-то из архивов и очень не любит, когда Эд мешает ей разбирать эти бесчисленные старые документы. Может быть, она решила воспользоваться моментом. Может быть, на самом деле ей вообще не интересно происходящее и нет никакого дела до Эда, который стоит в метре от неё и не может ничем смочить пересохшие от волнения губы.

Это должно расстраивать, наверное, но у Эда сильнее сжимается в груди, тяжелеет в паху, мутнеет перед глазами. Есть что-то бесконечно прекрасное в том, чтобы стоять вот так и томиться незнанием, пока от напряжения каждый волосок на теле встаёт дыбом.

Эд пользуется возможностью рассмотреть мисс Крингл как следует. Её тонкую шею, медные волосы, собранные в непримечательный, функциональный пучок, и одинокую прядь, заправленную за ухо, и ресницы, светлые и почти незаметные сейчас, без макияжа, и аккуратно закушенную нижнюю губу, и длинные пальцы с коротко остриженными светлыми ногтями, поблёскивающими прозрачным лаком в свете лампы, и то, как эти пальцы сжимают ручку...

— Ты во мне дырку просверлить собрался? — голос мисс Крингл возвращает его на землю так стремительно, что он сбивается с дыхания. — Опусти голову и смотри себе на ноги, если тебе так нужно на что-то пялиться, Нигма.

— Да, мэм, — поспешно говорит он.

Ему видно не только свои ноги, но и туфли мисс Крингл. Он считает это успехом.

Он успевает выровнять дыхание и сердечный ритм к тому моменту, когда мисс Крингл со стуком откладывает ручку. Эд не шевелится, пока она разминает плечи и шею, потягиваясь в кресле, и терпеливо ждёт, когда она повернёт кресло к нему, когда обведёт его долгим задумчивым взглядом. Эду хочется поправить очки, поправить одежду, сделать себя — достойным; желание конфликтует с требованием не мельтешить. Он сосредотачивается на том, чтобы держать папку. Это несколько заземляет.

— Нигма, — говорит мисс Крингл. Это не вопрос, так что Эд понятливо молчит и пялится в пол.

Краем глаза он видит, как мисс Крингл берёт в руки линейку.

* * *

Линейкой мисс Крингл задумчиво проводит по его шее, очерчивает ключицы, оставляя тонкие белые полоски, почти сразу наливающиеся розовым. Спускает линейку ниже по груди, до первой пуговицы пиджака — Эд следит за ней взглядом, забывая дышать.

— Как по-твоему, Нигма, хочу ли я тратить на тебя своё личное время? — спрашивает мисс Крингл спокойно.

Эд мотает головой, потом догадывается подать голос:

— Нет, мэм.

Звучит он сухо и надтреснуто, как будто ему снова четырнадцать, и пубертат нежданно ударил по нему гормонами и перестройкой организма. У него пульсирует в паху, и эта пульсация отдаётся эхом во всём теле, стучит в ушах, дрожит в кончиках пальцев, и он цепляется за папку так, будто она — его оплот стабильности в этом мире, маленький спасательный круг, ниточка связи с реальностью.

Мисс Крингл молчит, и в комнате так тихо, что Эду кажется — от его шумного дыхания проснутся соседи. Он пытается взглянуть на неё, и успевает только мельком скользнуть взглядом по спокойному лицу, по крупным квадратным очкам, потому что почти сразу линейка шлёпает его по щеке — хлёстко, с громким звонким звуком.

— Кто-то разрешал тебе поднимать голову?

— Нет, мэм, — повторяет Эд. Ему сложно не улыбаться при этом; щека болезненно горит, зато он знает, что мисс Крингл дышит через приоткрытые губы. Не только у него здесь идёт кругом голова.

Мисс Крингл откидывается на спинку кресла, закидывает ногу на ногу — Эд старается не пялиться на кружевной край чулка, виднеющийся из-под задравшегося края юбки. Ему не четырнадцать, но с тем же успехом могло бы быть именно столько, потому что прямо сейчас он уверен, что не видел в своей жизни ничего сексуальнее.

— Тебе бы лучше не тратить это время понапрасну, Нигма. В конце концов, всё это делается исключительно ради твоего блага, — говорит мисс Крингл. У неё тот же тон, каким она в сотый раз рассказывает, как пользоваться картотекой архивов, когда полицейские теряются в стеллажах и папках: ровный тон человека, бесконечно уставшего от своей работы. Эду правда стыдно, и мучительно неловко, и хочется сделать всё лучше и сгладить все причинённые мисс Крингл неудобства, если бы только она позволила.

Линейка возвращается к вороту пиджака.

— Расстегни.

Эду приходится зажать папку под мышкой, пальцы всё ещё дрожат, он путается, и пуговица поддаётся не с первой попытки. Острый краешек линейки скользит ниже, по ложбинке между рёбрами, как скальпель во время вскрытия, и, возможно, именно так это и чувствуется — когда твоя грудная клетка раскрывается навстречу чужому жадному взгляду. Эда не вскрывали, ему не с чем сравнить.

— Ещё, — он расстёгивает вторую пуговицу, — ещё, — третью. Пиджак болтается у него на плечах, линейка задумчиво рисует круги по его животу, и от этого трепещут даже те мышцы, которые, кажется, не сокращались ни разу за всю жизнь Эда. Возможно, это то самое чувство, которое люди называют «бабочки в животе».

Линейка скользит ниже и проходится по внутренней стороне его бедра, от колена — к паху. Эд сглатывает; и сглатывает ещё раз — ему нечем, ему бы попросить воды, но как, если острый край линейки давит на ширинку, и под веками от этого идут тёмные пятна?

* * *

Он держится долго и роняет папку, только когда из одежды на нём остаются одни очки, и член плотно прижат к животу, а на бёдрах — отчётливые красные следы от ударов. Бумаги рассыпаются по полу веером; он падает на колени быстрее, чем успевает получить команду, и начинает их собирать, но этого всё равно недостаточно. У мисс Крингл на губах тонкая, лёгкая улыбка победителя. Эд почти уверен, что она запомнила то прикосновение, которое его сломало, и что это не пройдёт ему даром и будет использовано против него ещё не раз.

Как будто он может быть против.

— Как неаккуратно, — мисс Крингл качает головой. — Я была о тебе лучшего мнения.

— Да, мэм, — бормочет он. — Простите, мэм.

Он знает, что за этим последует, они же договаривались, и всё равно душит в себе жалобный стон, когда мисс Крингл прохладно заканчивает:

— Видимо, тебе нужно ещё подумать над своим поведением.

Что ещё он может сказать?

— Да, мэм.

Он пытается встать, но линейка оказывается у него на плече и едва ощутимо, намекающе давит.

— Не стоит, — линейка проходится по его шее, останавливается под подбородком; мисс Крингл приподнимает его голову и смотрит ему в глаза — впервые за всю сцену. У нее покраснело пятнами лицо, выбившиеся из прически волоски липнут к мокрому лбу; она такая красивая — Эду хочется зацеловать её всю. Как только он получит разрешение.

— Заложи руки за спину, — добавляет мисс Крингл. И снова разворачивается к столу, поправляет очки, берётся за ручку. — И не ёрзай.

Эд послушно кивает и снова пялится в пол, смаргивая мутную пелену перед глазами.

* * *

Это не то что бы частое развлечение. У них сложные, редко совпадающие графики, привычка перерабатывать, квартиры на разных концах района — и они быстро выяснили, что им не нравится ночевать вместе, а значит, кто-то потом должен брать такси до дома.

Пару раз в месяц, а может, и реже. Без особых изысков — они посмотрели в интернете фотографии специальных приспособлений, узнали, по словам мисс Крингл, больше, чем ей вообще хотелось знать, и ограничились банальными канцелярскими принадлежностями, доступными в любом магазине, а то и просто в кладовках участка.

В конце концов, не ради изощрённых удовольствий они этим занимаются.

Он восхищался ею годами, но если спросить Эда прямо, он не сможет объяснить, чем именно. Просто есть что-то в том, как холодно смотрит мисс Крингл из-под очков. В её юбке-карандаше и лодочках на каблуке, в медных локонах, свёрнутых в тугие спирали, и поджатых в тонкую линию губах. Когда она говорит, в её тоне звучат металлические нотки, ей не нужно повышать голос, чтобы её слышали и слушались, это нутряное, почти инстинктивное желание. Всё в мисс Крингл говорит, что эта женщина знает, что делает — с собой, со своей жизнью. С линейкой в тонких пальцах.

Эду странно: почему никто, кроме него, не замечает этого? Люди легко принимают ту часть мисс Крингл, которая сладкий кекс, невинная молодая женщина в квадратных очках и с неброским макияжем, и забывают — всегда забывают про пулю. Но разве можно оценить паззл, выбросив из него половину кусочков?

И если мисс Крингл находит... приятным то, как Эд дрожит, когда её пальцы с нажимом проходятся вдоль его позвоночника, заставляя его прогнуться в пояснице — что же, Эд рад служить. Буквально.

* * *

Кожа у Эда мокрая и горячая. Указкой мисс Крингл обводит каждую мышцу — на предплечьях, на плечах, на груди, и от такого пристального внимания к деталям Эд сам себе кажется более голым, чем он уже есть. И от того, что мисс Крингл рядом с ним всё ещё одета полностью, и даже воротничок у неё — белый и жёсткий, застёгнутый на круглую пуговичку-жемчужинку.

Эду казалось, что перевод игры в горизонтальную плоскость убьёт какую-то магию сцены, поэтому до кровати они дошли не с первого раза. И даже не со второго.

Боялся он, как показывает практика, напрасно.

— Биология, Нигма — предмет, который пригодится в жизни каждому, — говорит мисс Крингл.

Эд согласен. Эд кивает. Эд почти уверен, что ни единого названия тех мышц, которые они якобы изучают, мисс Крингл на самом деле не знает. В конце концов, она архивист, а не медик, и он может говорить любую тарабарщину, выдавая её за латынь, пока делает это с серьёзным видом; но у игры есть правила, и он повторяет сухие мёртвые слова.

— Musculus pectoralis major, — указка сползает от ключиц ниже и обводит по кругу пупок. — Musculus rectus abdominis.

— Хорошо, — мисс Крингл хвалит его так редко, что Эд светится уже от одного этого слова. — С этой частью ты справляешься. Посмотрим, что у нас дальше...

Мисс Крингл устроилась удобно, в гнезде из подушек, и двигает указкой так, как будто Эд — не Эд, а бездушное анатомическое пособие, а ей это всё как будто не доставляет никакого удовольствия, только сплошную скуку. Эд мог бы поверить, вот только свободную ладонь мисс Крингл спрятала под поясом юбки, под резинкой тонких капроновых колготок. Если постараться, Эд может увидеть, как быстро двигаются под тканью пальцы.

Указка трогает головку его члена, надавливает слегка, смазывая проступившую капельку. Вдоль тонкой венки спускается к мошонке и замирает там выжидающе, поглаживая мягкую кожицу.

— S-scrotum, — бормочет Эд и кусает губы, потому что говорить на посторонние темы нельзя, за это бьют по губам, никаких тебе «пожалуйста», никаких «мисс Крингл».

— Очень хорошо, — указка влажно скользит по промежности, вычерчивает затейливые фигуры, заставляет Эда поджимать пальцы на ногах, стискивать в кулаках спинку кровати — он не связан, они пока не решаются пробовать, и корчиться и дрожать ему не запрещено, но он почти уверен, что мисс Крингл посмотрит на него с неодобрением, и он умрёт, он точно умрёт.

По крайней мере, с него пока не спрашивают других латинских слов.

* * *

Указка бьёт больнее, чем линейка, жалит остро, оставляет на коже канавки и царапины, длинные красные полосы, пересекающиеся редкой сеткой. Эд не выдержал, Эд просяще захныкал, когда тонкий кончик указки стал щекотно дразнить сжимающийся анус, и был сурово, но справедливо наказан. Эд не из тех, кто напрашивается на наказание, он не любит порку, порка — это не часть прелюдии, но часть игры, напоминание, что всё настолько серьёзно, насколько может быть, и что власть сейчас (всегда) у мисс Крингл в руках. Буквально.

Плюсом можно считать тот факт, что мисс Крингл понравилось, как он всхлипывает на каждый удар — понравилось достаточно для того, чтобы она потеряла свой собранный вид и оседлала его бёдра.

На мисс Крингл — капроновые колготки, ткань, гладкая на вид и шершавая на ощупь, свежие ранки натирает почти невыносимо, и Эд не может решить, хочется ли ему вжаться в матрас, избегая пытки, или начать двигаться в такт движениям мисс Крингл. Она покачивается почти лениво, её промежность притирается к его паху, прижимает член к низу живота, юбка сбилась на талию, всё ещё не расстегнутая, измятая. Белья на мисс Крингл нет — их разделяет только ткань колготок, такая влажная от выделений их обоих, что кажется одновременно чёрной и прозрачной. Этого одновременно невыносимо мало и слишком много. Если бы Эд умел ругаться, он бы ругался — просто от полноты чувств.

Мисс Крингл не любит проникающий секс, мисс Крингл не любит, когда в постели над ней нависают, и мисс Крингл предпочитает иметь возможность в любой момент остановить процесс, встать и уйти. Эта позиция — самая удачная из всех, какие они обсудили и сочли приемлемыми. Эду отдельно нравится возможность видеть, как меняется её лицо с каждым новым удачным движением, и у него дрожит от предвкушения в груди и до самого паха, когда она прижимает тупую рукоятку указки к низу живота, пытаясь поймать ритм. После того, как кончит мисс Крингл, можно будет и ему.

Конечно, не сразу.

После они долго лежат, переводя дух; мисс Крингл встаёт первой: не потому, что она сильнее и крепче, а потому, что липкие колготки — не то, в чём кому-либо хочется засыпать. Она возвращается с распущенными волосами, одетая в одну из мягких застиранных футболок Эда, в руках у неё — мокрое полотенце. Эд вытирает себя под её пристальным взглядом, потом рассеянно роняет ткань на пол, тянет руки, чтобы обняться, и в итоге укладывается головой ей на колени.

— Нужно смазать, — говорит мисс Крингл, поглаживая его вдоль зудящих полосок на бёдрах. Эд мотает головой, глубже зарываясь носом в складку между животом и бедром. Пахнет густым, солёным; в душ они потом дойдут вместе, и «потом» сейчас более ключевое, чем «вместе».

— Ммм. Обязательно, — его мычание совсем невнятное.

Мисс Крингл смеётся, ерошит ему влажные от пота волосы. Короткие ногти слабо, приятно царапают кожу на голове.

— Тебе потом на этом сидеть, — тянет она дразняще.

— Я работаю стоя почти весь день, — отвечает Эд преувеличенно сонным голосом. У мисс Крингл не поднимется рука спихнуть его, пока он такой, и он этим коварно пользуется.

* * *

Они не то что бы планируют сцены заранее; в конце концов, это не театр самодеятельности, да и все эти диалоги — они нужны скорее для того, чтобы задать настроение и напомнить каждому, где его место.

— Я думала, ты хороший ученик, Нигма, — говорит мисс Крингл расстроенно.

Эд стоит перед ней на коленях. Он не знает, в чём виноват, но если нужно будет прижиматься грудью к полу и целовать ей ноги, чтобы загладить вину — он готов. Нет ничего более невыносимого, чем неодобрение мисс Крингл.

— Я ставила тебя в пример другим, — пальцы почёсывают его за ухом, царапают мочку, посылая по телу слабую дрожь.

— Да, мэм, — говорит Эд. Голос у него дрожит.

Пальцы мисс Крингл трогают его волосы, гладят по щеке, обманчиво мягкие, нежные, и он знает, что в любой момент этой ласки может не стать, поэтому тянется за ней и глотает жадно. Мисс Крингл может дать ему всего — объятий, поцелуев и глупых слащавых прозвищ — в любой момент; но именно сейчас, именно в момент сцены, за секунду до того, как доброта сменится строгостью, это особенно ценно.

— И вот так ты мне за это платишь? — она трогает его губы большим пальцем, он касается подушечки языком, лижет маленькими короткими движениями; больше он ничего сделать не может, руки сложены за спиной, и двигаться ему не разрешали. — Жульничаешь на экзаменах?

Эд чувствует, как сердце проваливается из груди в живот, тяжёлое, как камень.

— П-простите, мэм? — это звучит не виновато, это вопрос, но мисс Крингл не замечает, а может, игнорирует — специально, чтобы не отвлекаться от сцены.

— Если признаешься сам, наказание будет мягче, — говорит она ласково. Её ладонь лежит у него на щеке, и Эд чувствует, какая она холодная. А может, это у него быстро нагрелась щека, потому что он, кажется, покраснел всем лицом, так стремительно, как не краснел со старшей школы. Эд отстраняется от этой ласки. Вьющаяся чёлка падает ему на глаза.

— Это какая-то ошибка, — говорит он.

— Мэм, — жёстко напоминает мисс Крингл. Эд сглатывает, Эд быстро кивает, признавая свой промах, но у него гулко стучит — не в груди даже, а во всём теле, как будто он колокол, а слово «жульничать» — тронутый кем-то небрежным медный язычок. Мурашки, сползающие по позвоночнику, больше не кажутся приятными.

— Простите, мэм. Это... это не может быть правдой, мэм. Я не жульничал, — Эд чувствует, что дрожит. Эту дрожь так просто спутать с возбуждением, но он знает лучше. Мисс Крингл?

Мисс Крингл, увы, нет.

— Хорошо, — говорит мисс Крингл почти печально. — Если ты хочешь упорствовать — твоё право, Нигма. В таком случае, я полагаю, будет лучше, если я оставлю тебя немного подумать...

Она встаёт, заканчивая фразу — и Эд вскакивает вместе с ней. Застывшие от долгого сидения колени отдают болезненным нытьём, но это неважно.

— Нигма! — мисс Крингл и правда кажется возмущённой, Эд никогда не позволял себе хамить ей так явно. Он не хочет проблем, он хочет быть хорошим мальчиком, хорошим, послушным учеником, которого хвалят и держат в правильных рамках. Неповиновение не в его духе. Неужели она не понимает?

Неужели не понимает, что он не стал бы так делать?

— Я не жульничал, — говорит Эд, хватая её за руки, чтобы она не успела уйти, пока он не договорил. Ему просто нужно объяснить. Она поймёт. — Я никогда не жульничал — это неправда.

— Нигма, отпусти меня немедленно, — мисс Крингл старается говорить жёстко, даже зло, Эд видит, как сбилось её дыхание, но она не будет сердиться, если поймёт, она должна понять. — Нигма!

— Скажите, что это неправда, — говорит он, притягивая её к себе, настойчиво глядя ей в глаза за стёклами очков. У мисс Крингл широкие чёрные зрачки, он мог бы в них утонуть.

— Эд, — говорит мисс Крингл. — Красный.

— Скажите, — Эд отпускает её запястья, хватает за плечи, встряхивает — совсем несильно; ему просто нужно, чтобы она к нему прислушалась, он не хочет причинять ей вреда. Он не злится. — Скажите, что вы соврали. Я не жульничал.

— Эд! — мисс Крингл впервые повышает голос, когда они играют. — Красный, Эд! Отпусти меня, сейчас же, ты слышишь? Я хочу уйти!

* * *

Эд сидит у края кровати и слушает, как в ванной журчит вода.

Кажется, уже почти час. Если бы он не жил на двадцать восьмом этаже, он подумал бы, что мисс Крингл вылезла через форточку, как профессиональный домушник.

Наверное, ему тоже нужно — умыться? Надеть на себя что-нибудь? Всё кажется таким бессмысленным. Сил нет даже переживать; он думает, что мисс Крингл, наверное, уйдёт, когда перестанет плакать в душе, и, в принципе, будет права — и не чувствует совсем ничего, кроме желания накрыть голову подушкой. Если он под ней задохнется — что же, это будет приятным бонусом.

Мисс Крингл выходит беззвучно, он едва не пропускает этот момент. Обходит кровать по широкой дуге, щёлкает кнопкой, и чайник начинает тихо булькать. Ужасающая нормальность этих действий так дико не вписывается в картину мира, что он даже щиплет себя за запястье, проверяя — может, это какой-то сон, вроде тех, где ты стоишь без штанов в кабинете капитана, и вся полиция Готэма глазеет на тебя через стеклянные двери?

Нет, не сон. Чайник тоненько свистит, закипая. Мисс Крингл звякает чашками.

— Чай или кофе?

У неё тихий, надорванный голос. Эд сглатывает болезненный комок в горле, неловко подтягивает к груди колени, как будто если он станет занимать меньше места в этой квартире, ситуация кардинально изменится.

— Чай. Пожалуйста.

Они сидят на разных концах кровати, как порядочные молодые люди из британской глубинки середины прошлого века, только у них на двоих — одна пара штанов, и те пижамные, подвернутые мисс Крингл до коленей. Кругом так тихо, что из гудения вентиляции, хлюпанья чая и их сорванного дыхания выплетается целая симфония.

— У меня, — говорит Эд и делает паузу, чтобы прокашляться, — у меня есть некоторые. Проблемы. С предположениями о нечистоплотности моих академических успехов.

— Ммм, — говорит мисс Крингл и делает ещё глоток чая, очень длинный, как оправдание тайм-ауту на обдумывание информации. — Ясно.

Эд ждёт вопросов, но их нет, и это тоже по-своему ожидаемо. Некоторые вещи они с мисс Крингл не обсуждают вслух, ограничиваются взглядами, намёками, грубоватым чёрным юмором, понятным им двоим и вызывающим странные взгляды у других, нормальных людей. Есть некий опыт, способный объединить самых разных личностей; то, что оставляет в тебе нелюбовь к прикосновениям со спины или отдельным словам — на долгие годы, на всю жизнь. Кто бы мог подумать, что бессловесное понимание может дать сбой.

— Я думаю, ты понимаешь, что я предпочту обойтись без физического контакта ближайшие... — в тоне мисс Крингл явно читается «вечность», но она делает над собой усилие: — Пару дней.

Эд поверх чашки смотрит ей на руки, на багровые пятна на запястьях, намазанные густым слоем заживляющей мази. Никаких блузок с коротким рукавом ей в ближайшие пару дней тоже не носить, если она не хочет вопросов от коллег.

Хотя — никто же не задавал вопросов, когда синяки ей оставлял офицер Доггери?

Эду хочется сравнить. Хочется доказать — не ей, скорее самому себе, что это совсем другое; что он не контролировал себя, что он остановился, как только смог, что они всё обсудят, как взрослые люди, и этого не повторится. Что она, по сути, сама виновата — ведь это была её идея, её слова. На этом месте он звучно отставляет чашку на столик у кровати, падает на спину и всё-таки накрывается подушкой. Пуховая набивка удачно глушит отчаянный стон.

Через какое-то время звякает второе блюдце, а потом пружины кровати продавливаются под весом второго тела.

* * *

— Может быть, — говорит мисс Крингл, — нам стоило начать с чего-то более... нейтрального.

Они лежат, обложившись подушками и укрывшись одеялами, как два очень ленивых ребёнка, пытавшихся построить форт в кровати и сдавшихся на самом начале. Символическая преграда между ними — диванный валик, перекочевавший в постель невесть в какой момент. Эд почти уверен, что несколько ночей назад этот валик подкладывали ему под бёдра, когда возникла необходимость отходить его по ягодицам папкой, лёгкой и от того совсем не больно, но обидно хлопавшей пластиковыми краями.

Мисс Крингл складывает на валик руки, кладёт на руки подбородок, Эд снимает подушку со взмокшего лица и косит на неё глазами. У мисс Крингл красный нос и влажно блестит под веками, но она кажется спокойной.

Кажется, это спокойствие человека, вылезшего из перевернувшейся машины за минуту до того, как взорвался топливный бак — но сейчас и это неплохо. Лучше, наверное, чем если бы у неё случился нервный срыв. Или нет.

— Например? — спрашивает Эд сухо, даже немного подозрительно. Он не уверен, куда идёт этот разговор. Он сейчас ни в чём не уверен.

— Офицер и скромный криминалист? — Эд хмыкает, пытаясь представить себе мисс Крингл в синем и с наручниками на поясе. — Библиотекарь и нерадивый абонент, не вернувший книгу в срок?

Эд поднимается на локте, прижимает ладонь к груди, смотрит на мисс Крингл с наигранным ужасом.

— Кристин, — говорит он. Имя скатывается с языка непривычно, но очень нужно. — Дорогая. За кого вы меня принимаете?

— Чересчур? — мисс Крингл улыбается тонко, с насмешливыми огоньками в глазах.

— У каждого человека есть свои границы допустимого, и мои проходят ровно по периметру уважительного отношения к литературе, находящейся в публичной собственности, — сообщает Эд предельно серьёзно.

— Твоя мораль позволяет подставлять коллег, но не разрешает заиграть себе в коллекцию библиотечную книгу? — улыбка мисс Крингл становится шире. Эду очень хочется прижаться к её припухшим губам своими, и он знает, что сам виноват в том, что не может этого сделать. И старается не злиться за это на себя, потому что тогда он начнет злиться вообще, а потом — злиться на мисс Крингл, и это не то, что он готов себе позволить.

— Книги, в отличие от коллег, не делали мне ничего плохого, — заявляет он важно.

— Я думаю, на тебя никогда не падал книжный шкаф, — теперь мисс Крингл открыто смеётся. Эд поднимает брови с выразительным вопросом, чувствуя, как понемногу расслабляется тугой узел в животе. — Скажем так: обучение на библиотечном факультете, Нигма, не так безопасно, как может показаться на первый взгляд.

— Я весь внимание, — Эд переворачивается на бок, подкладывает ладони под щёку и демонстрирует всем своим видом, что готов слушать любые безумные истории.

* * *

Неважно, думает Эд, в какой вечер всё началось, главное — что не закончилось в этот. А с остальным они справятся.

Они справятся.

@темы: фанатское, мои кривые ручки

---

Потерпите, осталось немного.

С этого текста я начал свое пребывание в команде :ok:
(самое близкое к нигмобблпоту из того что я прнс)

Название: Это так не работает, Виктор
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: миди, 4135 слов
Пейринг/Персонажи: Виктор Зсасз/Эд Нигма, закадровый Эд Нигма/Освальд Кобблпот
Категория: слэш
Жанр: юмор (крэк), PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: картина маслом: ассистент мэра на рабочем месте, а перед ним — лысый мужчина в чёрном, делающий ему минет. Жёлтая пресса оторвёт новость с руками.
Примечание: пост-3х05; асексуальный персонаж; написано для WTF Gotham TV 2017

Он мог выйти победителем из этой схватки, но это не значило, что война окончена. Не значило, что он может расслабиться. Не значило, что предложение Освальда взять больничный и остаться в постели хотя бы на пару дней стоило принимать всерьёз.

Здание мэрии в такой час было пустым и тихим. Эд бесшумно прошёл через хитроумно пересекающиеся холлы, личным ключом отпер дверь кабинета, щёлкнул выключателем, моргнул, привыкая к яркому свету после полумрака коридоров...

— Привет, — сказал Виктор, поигрывая малахитовым пресс-папье в форме тяжёлого шарика.

Эд издал булькающий испуганный звук и выронил папку.

— Как ты сюда попал?!

— А ты как думаешь? — Виктор пожал плечами. Эд почувствовал дурноту и слабое головокружение; не то что бы его пугала мысль о трупах охранников, лежащих сейчас у входа, но это же значит, что их нужно будет прятать, потом врать что-то в газетах, писать для Освальда речь, искать новых проверенных людей...

Видимо, что-то из этого слишком ярко отразилось на его лице, потому что Виктор закатил глаза и положил пресс-папье на подставку.

— Остынь, чувак. Я попросил меня впустить. Вежливо. Большинство тут имеет представление о том, что я работаю с мэром.

Да, действительно. О таком варианте Эд не подумал. Сердце, застучавшее где-то в горле, получилось сглотнуть и поставить на место; Эд собрал с пола бумаги и занял удобное псевдо-кожаное кресло за столом.

Виктор и не подумал слезать со стола.

— Ты, эмм, — Эд прокашлялся, — чего-то хотел?

Он не мог смотреть Виктору в глаза и поэтому пялился в бумаги, перекладывая их с места на место, сортируя по стопкам и держателям. Виктор был в числе тех редких наёмников Освальда, которым он мог доверять и не испытывать при этом агрессивного желания доказать превосходство. Их с Виктором таланты лежали в очень разных сферах и были одинаково Освальду полезны — как они доказали не далее, чем прошлым вечером.

И всё же находиться рядом с Виктором было неловко. Почти как сидеть в одной комнате с ровесником, которого привели в гости друзья родителей. И оставили вас вдвоём, сказав, что вы обязательно подружитесь. Скованность, неловкость, непонимание.

— Хотел, — согласился Виктор. — Есть предложение.

— Слушаю, — Эд даже отвлёкся от бумаг, потому что предложения Виктора явно заслуживали внимания, особенно в свете того, что местонахождение Буча всё ещё было покрыто сумраком тайны. Если он хочет увеличить расходы на охрану, спланировать маршруты Освальда, обновить сигнализацию поместья — да что угодно, пока это касается безопасности...

— Давай займёмся сексом, — сказал Виктор, и Эд широко раскрыл рот.

* * *

— Прости, что?.. — переспросил Эд медленно, вернув себе какой-никакой дар речи. Возможно, он ослышался. Гипоксия может привести к отсроченным осложнениям — и, может, у него повреждены отделы, отвечающие за восприятие речи. Может, у него слуховые галлюцинации. Может, второй Эд снова шалит.

— Секс. Ты и я, — повторил Виктор охотно, и Эд вторично поперхнулся воздухом. Всё это время Виктор наблюдал за ним, по-рыбьи моргая тонкими веками без ресниц. Удивительно, но он умудрялся делать это, не излучая насмешку или осуждение, только доброжелательный интерес. Как очень увлечённое делом следящее устройство.

— Зачем? Почему? — Эд помотал головой, отказываясь принимать эту реальность. Может быть, это шутка — проверка — какой-то странный код? Моргни дважды, если понял меня, снайпер сидит на крыше дома напротив?

— Почему нет? — Виктор развёл руками. — Ты свободен. Я свободен. Вечер свободен. Звучит логично.

— Нет!

— Нет? — Виктор снова моргнул, на этот раз как-то растерянно. Разочарованно. — Я тебе не нравлюсь?

Это был разговор, к которому Эда точно не могла подготовить вся его жизнь, учёба в колледже, работа в полиции, лечение в Аркхэме и череда идеальных убийств. Ему ещё ни разу не приходилось кого-то отшивать. Особенно кого-то, способного убить его при помощи зубочистки и пресс-папье.

— Нет. В смысле — ты мне нравишься... — он прикусил язык, пытаясь сложить из кубиков-слов стройную башенку. — Просто...

— Это потому, что я лысый? — Виктор провёл по черепу ладонью в кожаной перчатке и вздохнул. Нет, серьёзно — вздохнул тяжело и горько. И опустил взгляд, как будто догадывался, что увидит сейчас на лице Эда. — Ничего страшного, я такой с семи лет. Привык.

В груди Эда что-то неприятно сжалось. Эд не имел привычки сочувствовать людям, уровень его эмпатии стремился к абсолютному нулю ещё в школе, вызывая здоровые опасения у местных психологов; его не трогал поникший Виктор, его не заботила судьба семилетнего лысого мальчика, оставшегося в далёком прошлом — но все это вызвало к жизни его собственные воспоминания. И пусть он не был лысым — но младшеклассникам немного нужно, чтобы выбрать жертву среди сверстников, иногда достаточно быть тихим и немного странным.

Разделённый опыт — он сближает.

— Нет. На самом деле, мне даже нравится... вот это, — Эд обвёл лицо Виктора неловким жестом, не в силах подобрать слова, и неловко закончил: — Тебе идёт.

Он даже не соврал. Виктор выглядел странно — но кто в Готэме не выглядел странно? И Эд умел ценить странности в людях — так же, как научился любить их в себе; пусть вид Виктора был немного инопланетным, пусть он наводил на мысли о восставших мертвецах и неупокоенных душах, но кожа его лысины матово блестела в свете лампы и даже на вид была мягкой. И у Виктора была интересная форма черепа — Эд был бы рад однажды выварить его, очистить и сделать экспонатом, а пока мог просто оценить красоту со стороны.

— О, понятно, — кивнул Виктор сосредоточенно. — Тебе просто не нравятся парни.

И Эд снова открыл рот и забыл, как говорить.

Если быть честным — Виктор был не единственным, чью странную красоту Эд стал замечать в последнее время. Да что там, Виктор даже не лидировал в этом чарте. Но это была территория, на которую бесстрашный Эдвард Нигма боялся заходить. Боялся даже смотреть, потому что...

Слишком многое было на карте. Конечно, он не мог быть, как все, что вы, зачем проходить через кризис ориентации в колледже, если можно — в тридцать два, после принудительного психиатрического лечения, убийства любимой женщины и продолжительных разговоров со своим отражением в зеркале, чтобы уж точно иметь все причины сомневаться в собственном здравомыслии.

Это ещё не затрагивая сам... объект конфликтующих переживаний.

— Что, я прав? — спросил Виктор. Он не отличался обширным диапазоном интонаций, но Эд готов был поспорить, что расслышал там участие. Как будто Виктор сочувствовал такому страшному горю.

Эд пожевал губу, упрямо разглядывая разложенные по столу бумаги. Сглотнул, чувствуя ноющую боль в горле, вспомнил тот момент — когда с глотки пропали тяжёлые руки, когда получилось вдохнуть, когда он почувствовал лёгкие, как пёрышки, прикосновения к своему лицу, открыл глаза и увидел лицо Освальда совсем близко — со слезами в глазах, с искривленным в тревоге ртом, с улыбкой, которая пришла на смену тревожной гримасе.

— Ты краснеешь, — сообщил Виктор услужливо. Эд отвернулся от него, изобразив огромный интерес к ящикам стола.

— Неважно, кем я интересуюсь, это просто непрофессионально. Офисные романы никогда не заканчиваются хорошо, — Эд решительно прокашлялся, напоминая себе, что не просто так сидит в этом кресле и в этом кабинете, и мысли об Освальде должны только настраивать его на рабочий лад.

— Кто говорил о романе? Тебе не хочется просто хорошо провести вечер? Кроме того, — Виктор наклонился к Эду и понизил голос, как школьник, предлагающий однокласснику вместе списать ответы на тест, — вообще-то мы даже не работаем вместе. Ты ассистент Освальда Кобблпота, мэра Готэма. Я — служба безопасности мистера Пингвина, главы мафии этого города.

— Это так не работает, Виктор, — сказал Эд слабо, даже не комментируя то, как Виктор присвоил себе звание целой службы.

— Да или нет, Нигма? — Виктор упёрся в стол обеими ладонями и приблизил своё лицо к лицу Эда, остановившись на расстоянии, таком ничтожном, что его вполне могло бы и не быть. Эд чувствовал его запах, а от дыхания Виктора на стёклах очков появлялись и тут же испарялись маленькие белые круги. Виктор ждал ответа, а Эд вспоминал — прошлый вечер, диван у камина и Освальда так близко, почти как Виктор сейчас — и всё же недостаточно. Вспоминал своё неловкое «я сделаю для тебя всё» и думал — если бы он, как Виктор, был прямым и чётким, изменилось бы что-то в этом вечере?

Теперь уже поздно было гадать — вечер закончился объятиями, чувством невыносимой фрустрации и ещё более невыносимым стыдом за неё.

— Это нормально, если нет, — добавил Виктор, с тем же нажимом в голосе, с каким обычно говорил «пожалуйста».

Эд прокашлялся и снял очки, и Виктор расплылся в улыбке, став похожим на пригретую солнцем ящерицу.

* * *

Виктор сказал расслабиться, и Эд честно пытался его послушать, но ощущение линейки, привязанной к спине, не покидало.

— Ну, ну, — Виктор положил руки ему на плечи, пару раз ритмично сжал. — У меня есть хороший знакомый массажист — я дам тебе его номер.

— Спасибо, не надо, — процедил Эд сквозь зубы. Виктор поставил колено на кусочек кресла между его бёдрами, наклонился и прижался лбом ко лбу. Вблизи его лицо было ещё более странным, неживым и пугающим — глаза навыкате и слишком прямой нос, и краешек ровных белых зубов за бледными губами; Эд не знал, куда смотреть.

— Первый раз? — уточнил Виктор. — С парнем или вообще?

Эд хотел возмутиться — какого мнения о нём Виктор, каким задротом нужно его считать, чтобы верить, что в свои тридцать два он всё ещё девственник, — но вместо этого сдулся и опустил взгляд.

— Я имею теоретическое представление об однополом сексе, — выговорил он предельно чётко.

— Вот как. Читал в целях общего образования или с какой-то целью? — Виктор спрашивал вроде бы невинно, но Эд уже чувствовал, как начинают гореть уши. У него было право молчания, и он собирался его использовать на всю катушку.

Почему он вообще на это согласился? Эд закрыл глаза, представил себе гостиную, камин, ткань халата, мягко обернувшуюся вокруг плеч. Что было бы, если он рискнул и перехватил Освальда за мгновение до объятий — превратив их в поцелуй?

Что, если бы в этот момент он понял, что всё это было ошибкой, что его чувства — лишь дружеская привязанность и искреннее восхищение другим человеком, помноженные на одиночество и душевную травму? Как бы тогда он смотрел Освальду в глаза, чем объяснял бы своё поведение?

Виктор куснул его за ухо, и Эд ойкнул, открывая глаза. Виктор издал какой-то звук, вроде бы смешок — и продолжил своё чёрное дело. Губы у него были тонкие и сухие, зато язык — приятно горячий. Жгучие пятна мигрировали на скулы. Эд не сомневался, что лицо у него уже малиновое, и то, что Виктор гладил ухо то языком, то кромкой зубов, его не спасало.

Виктор довольно заурчал и запустил ладони Эду под пиджак. С нажимом прошёлся по груди, по плечам и подтолкнул, заставляя развести руки. Снял пиджак, как самый аккуратный и самый эротичный камердинер в мире, и подцепил пальцем ворот водолазки Эда, оттягивая его, обнажая кожу.

— Хорошая работа, — сказал он негромко, и Эд сглотнул ещё пару раз, краснея уже по другой причине.

Освальда перекосило от одного вида пиджака поверх водолазки, но Эду пришлось на это пойти, потому что в противном случае его шея привлекала бы слишком много внимания. Горло болело, его нещадно драло изнутри, а снаружи оно было в пятнах лилового и жёлтого — в форме здоровенных лапищ Буча. На его счастье, обошлось без серьёзных повреждений, хотя в какой-то момент Эд правда готов был поверить, что так и закончится его жизнь — в этом была бы своя ирония, учитывая, как ушла из жизни Кристен. Но ему было бы не жалко — если бы это дало Освальду шанс сбежать.

Он не ждал, что Освальд потратит этот шанс, чтобы спасти его. Конечно, Освальд не мог знать в тот момент, что нападение Буча есть просчёт в плане Эда; но Эд в глубине души думал, что Освальд попытался бы спасти его и тогда. Может быть, потом убил бы сам, но не позволил бы Бучу свернуть ему шею.

— Я бы не провернул этот план без тебя, — Эд неловко облизнул губы. — И я не успел тебя поблагодарить.

— Это моя работа, — Виктор пожал плечами. — Кроме того, Буч мне никогда не нравился. Он не любит босса так, как ты или я.

Эд бросил на Виктора быстрый взгляд, холодея изнутри — но Виктор ухмылялся ровно так же, как обычно, и это немного его успокоило. В конце концов, откуда — с чего бы — Виктору знать вещи, которых сам Эд не знал до последнего дня?

— Целоваться хоть умеешь? — деловито спросил Виктор.

Целоваться Эд умел. И был решительно настроен это показать, так что следующие несколько минут никто не разговаривал. Под влажные звуки соединения губ и языков Виктор задрал водолазку Эда и принялся гладить его живот — вверх-вниз, иногда кругами, без особенной цели, и всё же от этого сокращались мышцы, названия которых Эд не мог вспомнить сквозь туман в голове, и кожа шла мелкими мурашками. Виктор был без перчаток — что было для него нетипично; у него были приятные пальцы, длинные и чуткие, сильные, с мозолистыми подушечками, привыкшими к рукояткам пистолетов и ножей; на костяшках были невидимые глазу шрамы, которые Эд ощутил, когда Виктор с нажимом провёл согнутыми пальцами до ремня на брюках.

Приятно — и всё же руки Освальда были совсем другими. Эд имел удовольствие наблюдать их в самых разных проявлениях: когда эти руки держали трость или нож, когда они активно жестикулировали или играли на пианино. Пару раз он держал руки Освальда в своих; он знал, что они меньше — намного, что ладони его очень мягкие, а кожа такая тонкая, что просвечивает каждая жилка. Виктор мог накрыть двумя ладонями живот Эда полностью, а Эд мог большим и указательным пальцами обхватить оба запястья Освальда почти до конца.

— Эге, а тебе правда нравится, — удовлетворённо заметил Виктор. Эд осовело моргнул, скосил глаза туда же, куда пялился Виктор — на слегка встопорщенную ширинку. Кажется, он успел наполовину отвердеть от пары поцелуев и мысли о руках Освальда.

— Конечно, мне нравится, иначе я бы не согласился, — Эд попытался придать своему лицу выражение, подобающее лицу ассистента мэра... который не собирается переспать прямо в рабочем кресле с его, гм, телохранителем, за неимением лучшего определения. — А ты как думал?

— Люди имеют нелепую привычку говорить странные вещи, когда я задаю им вопросы, — поделился Виктор безрадостно. — Сначала одно, потом ты берёшься за клещи — и оказывается, что имели в виду совсем другое. Не доверяю я людям.

Эд кивнул глубокомысленно, не желая знать, насколько серьёзен был Виктор в этот момент.

— Я рад, что я могу доверять тебе, — подытожил Виктор и стал расстёгивать ему ремень.

* * *

Нависать Виктору стало неудобно, так что он сполз на пол и устроился на корточках в промежутке между столом и креслом Эда. Напоминало это сцену из средней оригинальности порнофильма, только вместо блондинки с большой грудью была белая лягушка. Эд нервно усмехнулся своим мыслям, а потом чуть не проглотил язык, потому что Виктор положил прохладные ладони на его колени и провёл вверх — по внутренней части бедра, до кромки боксеров. Спущенные к лодыжкам штаны путались в ногах и не особо давали шевелиться. В принципе, Эд был этому даже рад. Чем меньше у него простора для движений — тем меньше шансов выставить себя полным дураком.

— Так что, тебе нравятся парни в теории, как факт, или есть кто-то конкретный? — спросил Виктор светски. Язык Эда был всё ещё недоступен и малоподвижен, так что он открыл и закрыл рот пару раз. И был благодарен, что Виктор примерно в тот же момент накрыл ладонью его член, пока что скрытый под слоем ткани, и Эд получил возможность отвлечься на протяжный стон.

Но Виктор всё ещё смотрел на него — Эд чувствовал заинтересованный взгляд даже с закрытыми глазами.

— Любовь — это слабость, — сказал Эд. Это не то что бы было ответом на вопрос, но он повторял себе эту мысль достаточно часто, чтобы она первой приходила на ум.

— Да, да. «Любовь к человеку убила бы меня». Ницше, — Виктор важно воздел палец к потолку. — Что за жизнь у человека без слабостей? Ни любви, ни шоколада, ни сигареты после секса? Кстати, об этом.

Эд слабо охнул — боксеры отправились на пол следом за штанами, а ведь он только погрузился в высокие размышления. Полутвёрдый член упокоился на животе; Виктор лизнул ладонь, сжал его у основания и прошёлся вдоль венки большим пальцем. Эд дёрнул бёдрами, пытаясь продлить контакт, и второй рукой Виктор мягко, но решительно вдавил его в кресло. Эд был человеком понятливым и искренне постарался не шевелиться, стиснув подлокотники кресла так, что перестал чувствовать пальцы.

— Умение овладеть своими слабостями, готовность показать их миру и не бояться последствий — вот что делает сильного человека действительно сильным. Согласен?

Эд застонал и болезненно скривился — горло не хотело сотрудничать, возмущалось перегрузкам, болело хуже, чем при ангине; но Эд не то что бы имел какой-то выбор — не мог же он молчать, пока Виктор перебирает в пальцах его мошонку, не переставая рассуждать о природе любви. Ему хотелось поспорить — но каждый раз, как он почти собирался с духом, составлял слова в предложение и открывал рот, с губ срывалось сочетание «аоуы» в разных вариациях.

— Я чист, — сообщил Виктор невпопад. Эд непонимающе моргнул, и Виктор продолжил: — Ты тоже. Я знаю, я смотрел твои медицинские файлы.

Эд даже не стал возражать — не ему было говорить о личных границах и персональной информации. Виктор удовлетворённо кивнул, пересел на колени, наклонился и взял головку члена в рот. Эд перешёл с уверенных семидесяти процентов на все сто пятьдесят и вскрикнул.

Горло было ему за это крайне неблагодарно. Виктор переждал волну хрипа, кашля и единичных слезинок, и вставил весомые пять центов.

— Охрана всё ещё патрулирует. Меня это не беспокоит, но тебе, наверное, стоит знать.

Эд часто закивал и зажал рот ладонями. Все философские диспуты были забыты, задача вернуть Виктора к его занятию была первостепенной. На втором месте — попытка не привлечь внимание охранников, мимо которых Эду потом ходить на своё рабочее место следующие много лет, если повезет. Картина маслом: ассистент мэра на рабочем месте, перед ним — лысый мужчина в чёрном, делающий ему минет. Жёлтая пресса оторвёт новость с руками.

Лысый мужик быстро превратится в самого мэра...

Эд снова залился краской, но ход мысли было не остановить. Конечно, сценарий был совершенно невозможный. Даже если предположить, что Эд заинтересован в Освальде, а Освальд по какому-то невообразимому стечению обстоятельств отвечает взаимностью — он не стал бы отвлекаться на секс в рабочее время, на рабочем месте. И он не смог бы встать на колени — даже если бы попытался, Эд бы не позволил ему так издеваться над собственными ногами. Но если представить — если просто представить, что макушка перед ним не белая и безволосая, а тёмная... О, как всё меняется тогда.

Эд закусил пальцы, чтобы не вскрикнуть. Виктор вобрал его в рот до середины, сжал оставшееся в кулаке и теперь неспешно покачивался, а у Эда перед глазами в такт покачивался мир, и горячо сжималось в животе.

Виктор разжал губы и отстранился, выпуская член с тихим влажным звуком.

— Кстати, тот же Ницше писал... — что именно, осталось тайной, поскольку Эд не выдержал такого произвола, зашипел и накрыл ладонями его затылок, заставляя вернуть голову в прежнее положение. Пусть голая кожа вместо мягких тёмных прядей; здесь и сейчас Эд был не так уж привередлив.

Виктор негромко рассмеялся, не переставая губами обрабатывать нежное местечко под самой головкой, и Эд закусил губу за неимением пальцев. Затылок под ладонями был тёплый, бархатистый, на ощупь странно похожий на бок котика-сфинкса. Эд видел (и трогал) людей, бритых коротко, в том числе налысо, но даже от самого гладкого бритья оставалось ощущение, что волоски вот-вот начнут пробиваться под пальцами. Но не с Виктором. Его кожа действительно была гладкой. Полностью. Ни волосочка, только микроскопические впадинки пор. Эд знал, что такое алопеция, но никогда не имел возможности наблюдать поражённые ткани — вот так.

Научное заключение: Виктора хотелось гладить, и Эд не отказал себе в удовольствии, безотчётно рисуя ладонями круги и при необходимости надавливая, чтобы дать Виктору сигнал — глубже, быстрее. И Виктор подчинялся, чутко улавливая требуемое, и кто бы только знал, какой у этого человека горячий умелый рот. Эд вот не знал — раньше, а теперь знал, и как с этим знанием дальше жить, пока не понял.

Знал ли Освальд? Мысль была мимолётной, но Эду хватило, чтобы вспыхнуть с новой силой. Он не мог сказать, что мысль была неприятной; ревновать Освальда к Виктору было бы так же логично, как… к мотоциклу или бейсбольной бите. Даже не как к собаке, потому что собак люди обычно любят как живых, а не как удобный инструмент. Зато картинка, нарисованная разыгравшейся фантазией, заставила Эда в голос всхлипнуть.

Потом Виктор царапнул то же местечко каёмкой зубов, и Эда, судя по ощущениям, вывернуло наизнанку и размазало по креслу.

— Готово, — сказал Виктор, судя по тону — довольный собой неимоверно. Эд ленился открывать глаза — но он сделал жест рукой, и Виктор оказался рядом, прижался губами к губам. Эд слизал с него солёный привкус, тронул языком язык, прикусил губу. Виктор придержал его ладонью за щёку, и грубые подушечки цеплялись за едва пробившуюся щетину.

Ещё через мгновение Виктор надел на Эда очки, и только тогда Эд собрался с силами, поднял веки и занял в кресле вертикальное положение. Виктор стоял перед ним, обеими руками упираясь в подлокотники — снова почти ткнувшись лбом в лоб.

— Ну, как тебе первый опыт? — поинтересовался он. Эд уже приходил к выводу о родстве Виктора с лягушками, ящерицами и другими земноводными, но сейчас он скорее был похож на кота. Такого наглого уличного партизана с драным ухом и выводком котят от каждой кошки района. Ассоциация была странная, но очень стойкая. Возможно, это было связано с привычкой Виктора сидеть на предметах, для сидения не предназначенных.

— Достоин повторения, — ответил Эд честно. Оно того стоило — даже с учётом того, что в горле скребло, будто там кувыркался боевой отряд ниндзя с катанами и сюрикенами.

— Круто, — Виктор легко оттолкнулся от кресла, вытянулся во весь рост и хлопнул в ладоши. — Но уже не со мной.

На мгновение все внутренности Эда рухнули куда-то вниз.

— Что? Почему? — неужели всё было настолько плохо? Эд понятия не имел, что и как он мог успеть испортить, учитывая, что он не делал ничего; но был готов чувствовать себя из-за этого омерзительно.

— Я вообще-то не интересуюсь парнями, — Виктор пожал плечами. — Да вот, сам посмотри. На моей шкале Кинси не нолик даже, а крестик.

Эд тупо уставился на его пах — не более выразительный, чем у куклы Кена. Накрыл его ладонью, сжал в горсти чёрную материю брюк — и не почувствовал никакого отклика.

— Нет, если ты будешь усиленно массировать, что-то да случится, — подсказал Виктор. И безмятежно сунул руки в карманы, как будто речь шла о погоде или курсе валют, а не о сексе. Сексе, который только что был, и сексе, который мог бы быть, и сексе, которого не будет никогда. — Физиология же. Но зачем оно мне? Нам? Да и вечер уже закончился. У тебя работа опять же. Не буду мешать.

Эд не знал, что сказать. И молчал ещё долго, когда за Виктором уже закрылась дверь, когда стихли в коридоре его шаги, потом шаги одинокого патрульного. Руки как-то сами потянулись к бумагам, он поставил какую-то подпись, даже не читая документ, рассеянно покатал малахитовый шар по столу. Только потом ему пришло в голову, что штаны, наверное, нужно подтянуть и застегнуть.

Виктор был… непостижим. Но у Эда и правда ещё была работа, и он отправился делать её в свой кабинет в мэрии как раз для того, чтобы не отвлекаться дома на… разное. На Освальда. На мысли про камин и один на двоих халат.

Здание мэрии было пустым и тихим. Эд чувствовал себя чертовски одиноко.

* * *

Виктор набрал номер, как только вышел из мэрии, но пока Освальд собрался ответить — успел отойти от здания на добрых полкилометра.

— Можешь приглашать его на свидание, — сказал он в трубку, потому что приветствия считал мишурой, призванной лишь тратить чужое бесценное время.

— Что? — сказал Освальд. Голос у него был сонный и безрадостный, но Виктор искренне надеялся, что новости изменят ситуацию к лучшему.

— Нигме нравятся парни. Можешь действовать, — сообщил он гордо и стал выжидать, мысленно считая секунды: одна, две... когда же до Освальда дойдёт?

— Нигма — что? Нигме — кто?! — Освальд взвизгнул. Виктор было просиял, но на этом Освальд не остановился. — Виктор, что ты сделал?!

— Ты сказал, что не будешь звать Нигму на свидание, потому что даже не в курсе, нравятся ли ему парни, — напомнил Виктор, хмуря те места на лбу, где у людей обычно находятся брови.

Он совершенно точно помнил этот диалог, если так можно было назвать миниатюру со слегка нетрезвым и очень печальным Освальдом, читающим прочувственный монолог о душевных и физических качествах Нигмы, коими тот превосходит каждого человека, жившего когда-либо на грешной земле. Повторялось это раза четыре, и каждый раз Виктор советовал боссу просто пойти и поговорить, и каждый раз оказывалось, что это совершенно невозможно, потому что.

— Так я проверил. Нравятся, — Виктор сделал упор на последнем слове. Может, Освальд его просто не понял.

— Виктор... — Освальд на том конце линии, кажется, задыхался. Виктор помялся, начиная чувствовать себя неловко. Возможно, стоило согласовать план с Освальдом — но ему хотелось сделать боссу сюрприз. По случаю должности мэра и всё такое. — Виктор, как именно ты это проверил?

Секунд тридцать Освальд терпеливо ждал, а Виктор подбирал слова, чувствуя всё больше напряжения в статически потрескивающей тишине на линии.

— ...спросил? — Виктору почему-то показалось, что это тот случай, когда полуправда лучше, чем правда или прямая ложь.

— Спросил! Ты спросил! Да чтоб тебя, Виктор — ты... что именно ты сказал? Ты упоминал меня? Виктор, если ты упоминал меня... что он ответил? Я убью тебя. Собственными руками убью, Виктор! Немедленно возвращайся в поместье, ты слышишь?

— Связь плохая, до встречи, — гаркнул Виктор бодро. И захлопнул телефон, прерывая контакт, а телефон сунул в карман и постарался забыть, как страшный сон. Он не любил, когда на него начинали кричать. Это было грубо и неэффективно, и то, и другое заслуживало в глазах Виктора наказания через смерть, можно прямо на месте.

Люди, заинтересованные в сексе и личной жизни, на взгляд Виктора, были существами малопонятными и не очень логичными. И каждый раз, когда он пытался помочь кому-то в этих тонких делах, всё заканчивалось... ну, примерно так и заканчивалось. Он не переставал пытаться только потому, что был в глубине души хорошим человеком и искренне радел за личное счастье близких людей.

Что, спрашивается, не понравилось Освальду? Да кто его поймёт. Точно не Виктор.

Виктор обернулся к мэрии — там всё ещё горело одинокое окошко кабинета.

Может быть, если он вернётся и приставит пистолет к голове Нигмы, на свидание Освальда позовёт он.

@темы: фанатское, мои кривые ручки

---

Пост шестой: имени НЕ флаффного джена.

А вот это, пожалуй, два текста, которыми я искренне горжусь.

У меня было много-много планов на транс!Освальда; все воплотить не удалось, я слился из фэндома раньше, но может о д н а ж д ы...

Название: Фаллоцентризм
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1504 слова
Персонажи: Освальд Кобблпот, Бутч Гилзин, мафиозная массовка
Категория: джен
Жанр: повседневность, юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Освальд наглядно объясняет своим новым подчинённым, почему о некоторых вещах не стоит шутить. Ни в его присутствии, ни вообще.
Примечание: транс!Освальд; трансфобия; написано для WTF Gotham TV 2017

— Вот как, — говорит Освальд и улыбается, скаля желтоватые зубы. — Ну что ты. Мне совсем не сложно объяснить. Бутч?

По лицу Бутча ясно видно, что в гробу он видел свою жизнь в целом и этот её период в частности. Лоренцо пятится, но у него не то что бы есть выбор: за его спиной ненавязчиво, но плотно смыкаются ряды. Высокий пост в мафии не занять, если ты не умеешь жопой чуять неприятности, и сейчас у каждого в этом зале, кроме разве что самого Освальда, судорожно сжимается сфинктер.

С тем же успехом на Лоренцо могла бы быть чёрная метка.

Бутч хватает его за плечо — не сильно, но надежно. Подталкивает к большому овальному столу, бедром сдвигает в сторону стул, ножки скрипят по паркету, по нервам каждому застывшему зрителю.

— Босс, это же шутка, — бормочет Лоренцо, виновато улыбаясь. — Босс, ну, право слово...

— Ц-ц-ц, — Освальд покачивает пальцем перед его лицом. — Образование, друг мой, это очень важно. Можешь гордиться, ты станешь одновременно уроком и наглядным пособием. Снимай штаны.

— Ч-что? — Лоренцо хватается за ремень на брюках так, будто они с него сейчас свалятся сами.

— Ты слышал босса, — Бутч пожимает плечами. Он даже кажется сочувствующим — самую малость. Лоренцо пытается отшатнуться, но понимает, что из нежной хватки бугая так просто не вырваться. Плечи его обвисают, как у марионетки с подрезанными нитями. Он медленно расстёгивает пряжку.

На него смотрит добрых две дюжины пар глаз. Почти все затаили дыхание, ожидая вердикта, и каждый понимает — одно неправильное слово, и следующим наглядным пособием будет уже он.

— Миленькие трусишки, — говорит Освальд. Собрание вежливо смеётся, Лоренцо идёт красными пятнами. — Их тоже снимай. Давай-давай, все свои, не стесняйся.

Происходящее сюрреалистично отдаёт душком старой доброй школьной раздевалки — не хватает только шлепков мокрыми полотенцами и запаха несвежих носков и подросткового пота. Лоренцо уже не пытается спорить, сдёргивает до колен тёмно-синие боксеры и остаётся, нелепый, в пиджаке и рубашке до середины бёдер, и даже галстук у него какой-то поехавший и перекошенный, как он весь. Ему явно неловко до слёз и желания убивать, но он переводит дух — полагая, видимо, что невыносимым унижением всё и ограничится.

Если бы он видел мёртвую, злую улыбку Освальда, он был бы другого мнения, но ему слишком неловко поднять глаза.

— Наш друг Лоренцо полагает, что вот это, — Освальд протягивает трость через весь стол и трогает член Лоренцо, болтающийся не менее нелепо, чем его галстук, — делает из мужчины — мужчину. Следуя его логике, не имея этого, — он трогает обвислый пенис ещё раз, заставляя его покачнуться у Лоренцо между ног и вызывая этим ещё одну волну смешков, — мужчиной зваться нельзя.

— Босс, это была шутка, — бормочет Лоренцо. — Правда, очень некрасивая — не смешная — но всё же шутка. Я бы никогда...

— Я разрешал тебе говорить? — спрашивает Освальд нежно, и Лоренцо жмурит глаза — но всё равно оказывается не готов, когда металлический набалдашник трости бьёт его по лицу, с хрустом смещая в сторону нос. Он, к счастью, имеет достаточно умишка в своей крохотной черепушке, чтобы проглотить это без единого звука. — Вот теперь он молчит, — заканчивает Освальд с удовлетворением. — Совсем как настоящий мужчина.

И снова — смешки.

— При помощи нашего добровольца Лоренцо, — заявляет Освальд, — и моего бессменного помощника, мистера Гилзина... — Бутч неловко переступает с ноги на ногу, — сейчас мы проверим вышеозвученную теорию. Бутч, прошу.

— Почему я? — понизив голос, спрашивает Бутч несчастно. — Разве не логичнее будет тебе...

Освальд прерывает его — тянется через весь стол, чтобы нежно похлопать по плечу.

— Ну, ну, — говорит он. — Разве Лоренцо понравится, если мои гейские ручонки будут лапать его хозяйство?

Бутч тяжело вздыхает. Лоренцо из красного становится белым — даже слегка сероватым, — и впервые смотрит Освальду прямо в лицо.

— Босс, — блеет он, а потом — кричит: — Босс, не надо, подождите, я могу — я никогда...

Кажется, он порывается упасть на колени. Освальд склоняет голову к плечу, складывает ладони на набалдашник трости, упирается ею в пол, покачивается вместе с тростью вперёд-назад и мурлычет себе под нос, пока Бутч с выражением полного отчаяния на лице прижимает Лоренцо к столу неудобным захватом и борется с ним пару секунд, укладывая на поверхность стола его член — похожий в таком виде то ли на сосиску, то ли на особо уродливого лобстера, сервированного к подаче.

— Господа, вы подходите, иначе пропустите всё самое важное, — говорит Освальд мягко. Его не заставляют повторять.

Лоренцо плачет — крупными искренними слезами, — пока Бутч трогает подушечкой пальца нож, проверяя его остроту.

— Будет больно, — говорит он почти виновато. — В смысле, ещё больнее, чем, ну. В смысле, он туповат...

— Тебя не устраивает заточка ножей на моём приеме, Бутч? — Освальд выглядит искренне оскорблённым, каким не казался после шуточки Лоренцо. Бутч с неловким кашлем сворачивает проверку, примеривается к пенису, оценивая замах.

— Ты бы закусил что, — говорит он Лоренцо со всей доступной ему мягкостью, и тот даже умудряется в перерывах между всхлипами зажать в зубах свой рукав.

Процесс занимает больше времени, чем можно было ожидать. Бутч делает один быстрый, резкий, сильный удар — и нож, войдя наполовину, застревает. Лоренцо орёт дурниной, пытаясь упасть в обморок. Кому-то в зале явственно плохеет. Освальд отодвигается с траектории хлещущей фонтаном крови и брезгливо пытается стереть капли с рукава. Кто-то из толпы робко советует соль; Освальд благодарно кивает, берёт солонку — совсем рядом с Лоренцо, — и прислоняется бедром к столу, воюя с пострадавшим пиджаком.

Бутч принимается пилить. Плоть отделяется от тела с трудом, неохотно, как если бы обладала разумом и некой свободой выбора. Чавкающие звуки оглушают, распространяясь в тишине зала — Лоренцо просто затыкается в какой-то момент, переходя на еле слышимое бульканье. Остро пахнет кровью и экскрементами — последнее деликатно замалчивают.

— Твоё счастье, что там нет кости, — говорит Освальд на все невысказанные жалобы Бутча. Бутч смотрит сердито, рукавом вытирает со лба пот; руки у него мокро блестят, как если бы он сунул их по запястья в банку с краской — непривычное для него зрелище. Бутч всё же скорее мускулы, чем убийца. И тем более чем пыточных дел мастер.

— Яйца трогать? — сумрачно спрашивает он Освальда.

— Ну, если тебе очень хочется, а Лоренцо не возражает, то кто я такой, чтобы мешать вашему счастью? — деланно удивляется Освальд и сам смеётся под крайне не впечатлённым взглядом Бутча. — Да пусть его. Для урока хватит. Ну, как ощущения, Лоренцо?

Лоренцо грызёт одну руку, кажется, прожёвывая ладонь до кости; а второй беспомощно ощупывает пространство вокруг неровного красного обрубка, красующегося теперь у него на месте пениса. Неожиданно маленький в отрыве — ха-ха — от тела член неловкой мягкой закорючкой лежит на столе, и из него тоже что-то течёт. Возможно, не только остатки крови, но никто тут не владеет анатомией достаточно, чтобы строить предположения.

— Начал осознавать в себе женщину? — интересуется Освальд прохладно. — Может быть, выбрал новое имя? Местоимение? Тебе помочь со сменой документов? — с каждым вопросом тон его становится жёстче, голос — громче; на последних словах он бьёт Лоренцо по лицу тростью ещё раз, заставляя повернуться. Лоренцо смотрит на него, дрожащий и жалкий, у него распухший красный нос и такие же губы, по подбородку стекает струйка слюны и крови. — Отвечай, Лоренцо.

— Нет, сэр, — шепчет Лоренцо сорванным тихим голосом. — Никак нет. Всё ещё му-мужчина, сэр.

— Калечный, жалкий мужчина, — подтверждает Освальд и подходит ближе, чтобы взять лицо Лоренцо в ладони и заставить склониться. Целует его в мокрый от пота лоб. — Я рад, что мы друг друга поняли. Кто-то ещё имеет вопросы касательно моих гениталий?

Все переглядываются — тихие, нервные. Никто не хочет первым подавать голос, так что еле слышное «нет, мистер Пингвин» звучит единым сдавленным хором. Освальд удовлетворённо кивает.

— В таком случае до следующей встречи, господа. Кто-нибудь, вызовите врача для Лоренцо, — тот сползает на колени, сжимается калачиком, покачивается из стороны в сторону, как испуганный ребёнок, как собака, которую жестоко пнули в живот.

Они выходят на улицу; Бутч вытирает руки огромным клетчатым платком, Освальд достаёт из кармана сигареты, зажигалку, несколько раз пытается щёлкнуть непослушным колёсиком и только на пятой попытке признаёт, что у него дрожат пальцы.

Виновата в этом, конечно, зажигалка, поэтому она летит Освальду под ноги, и он топчет её с таким удовольствием, будто это всё ещё несчастный пенис излишне болтливого подручного. Потом кончаются силы, Освальд прислоняется к стене, бессмысленно смотрит на серые очертания города, на припаркованный лимузин, ждущий его у ворот. Каждый вдох даётся с боем.

— Они привыкнут, — говорит Бутч, и Освальд стискивает зубы, потому что он не может себе позволить забить насмерть Бутча, потому что у него мало людей, на которых можно полагаться — особенно сейчас. Кроме того, было бы сложно объяснить Бутчу, почему убить сейчас хочется и его тоже — запихнув ему в глотку его же неловкие попытки поддержать.

Может быть, Освальду просто хочется кого-то убить. Может быть, Лоренцо всё же не доедет сегодня ни до больницы, ни до своего милого домика с милой семьёй.

— Между прочим, я всегда говорил, что у тебя стальные яйца, — добавляет Бутч глубокомысленно. — Ещё когда ты таскал зонтик.

Освальд закрывает глаза, кривит губы — то ли плакать хочется, то ли заржать, потому что нет ничего более нелепого, чем Бутч Гилзин и его эмоциональная восприимчивость неструганой табуретки.

— Лучше не пытайся, — говорит Освальд искренне.

Бутч неопределённо хмыкает. Освальд поводит плечами, чувствует, как под тесной тканью от лопаток расходится волнами напряжение, как оно откладывается в мышцах тем слабым нытьём, которое грозит к ночи стать убийственной ломотой и держать его без сна до утра. Сколько он уже так? Шестой час, восьмой? Десятый? Переодеться бы, вредно же, а о себе нужно заботиться, ибо кто ещё, если не ты сам?

Может быть, с Лоренцо всё-таки хватит на сегодня.

— Вези меня домой, — говорит Освальд, дёргая запачканный рукав пиджака.

За этот текст нужно благодарить автора фанфика "Тёмные глубины" с выкладки нерейтинга. До того момента мне если и попадалась Гертруда в фичках, то всегда как беспомощная, хнычущая гиперопекающая мамуля, и это вызывало сильный диссонанс с тем, что я видел в каноне. Но в том тексте -- о, Гертруды там было немного, зато какая! Я так прониклся, что не мог не развить немного тему.
Алсо -- Гертруду-еврейку могут забрать из моих холодных мертвых рук :|

Название: Dein Lächeln ohne Ende ist
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 2740 слов
Персонажи: Гертруда Капелпут, рандомные охранники, совсем немного Освальда Кобблпота и Тео Галавана
Категория: джен
Жанр: юмор, экшен, AU
Рейтинг: R
Краткое содержание: у Гертруды нет денег, у Гертруды нет связей, у Гертруды давно уже нет секретов, интересных тайной полиции; вся Гертруда — это кружева, канделябры с облупившейся позолотой, кухня стран, которых в Готэме не знают, и сын, вежливый маленький Освальд. Гертруда совсем не думает, что её похитили ради рецепта гуляша.
Примечание/Предупреждения:
1) AU к серии 2х04;
2) название из немецкой колыбельной "Wiegenlied An Eine Mutter"
написано для WTF Gotham TV 2017

Ох, дорогуша, какая же оказия, думает Гертруда, приходя в себя.

В комнате сыро — так сыро, что она уже чувствует, как тяжелеют волосы, её прекрасные светлые волосы, прозрачные и лёгкие, как паутинка на ветру. Ей холодно, тонкие старческие пальцы совсем не предназначены для таких температур, она давно уже не может мыть посуду в холодной воде, и Освальд, милый, милый Освальд так ругает её и говорит, что нет нужды экономить на тепле и нет нужды мыть посуду — он купит ей проклятую машину, если ей так невмоготу пускать на кухню чужих людей. Нет, нет, Освальд совсем не понимает женской гордости.

На запястьях Гетруды тяжёлые наручники, шевелить руками так сложно, они неподъёмные, как если мыть посуду и носить вёдра воды много часов подряд. Гетруда дует на пальцы, растирает их, пока подушечки не начинает колоть. Ах, какие были зимы там, за океаном! Пальцы приходилось тереть колючим снегом, иначе они чернели и отваливались. Однажды они всей ватагой нашли во дворе за деревянной церковью замерзающего юродивого, и один мальчишка наступил ему на пальцы, и те отделились от тела, а на снег потекла такая мерзость — смотреть невозможно, а юродивый только мычал и пускал слюни.

Хлопает дверь — Гертруда падает на подушку раньше, чем попадает в пятно света от фонаря. Какое ужасное здесь бельё, думается ей, пока она притворяется спящей, как будто ей семь, и нянюшка выпорет, если застукает после отбоя; бельё серое и сырое, и неужели здесь нет хозяйки, которая постыдилась бы стелить такое гостье? В семье Капелпутов даже свиней-захватчиков клали спать на белое и крахмальное, и поэтому ни одна свинья не была зарезана во сне, матушка не стала бы портить бельё. Свиньи умирали, как положено свиньям — за вкусной едой.

Чего только не намешает в гуляш хорошая хозяйка.

— Спишь, карга? — спрашивает грубый голос. Гертруда сквозь ресницы видит толстые пальцы, сжавшие прутья решётки.

— Wasser, — стонет она еле слышно.

— Что? — к прутьям прислоняется лоб, широкий и красный.

— Водички бы, мальчик мой, прошу тебя, — шепчет она и тянет сухую дрожащую руку. Кто откажет старухе в стакане воды, какой нужно быть бессердечной тварью?

— Не положено, — пропадают пальцы, пропадает лоб. Гертруда садится в постели, подбирая юбки. Как неприлично! На ней нет верхнего платья, только ночная сорочка, на сорочке длинные обвислые кружева, желтеющие по краям. Крахмалить... нужно всё крахмалить... но где взять сил старой женщине, чей сын совсем не ночует дома, гуляет по размалёванным девкам, маленький негодник!

— Мальчик, воды, — она покачивается немного, и кружева качаются вместе с ней. — Ах, стара я стала, совсем не узнаю это место. Я сама пришла, мальчик? Я в больнице? Прошу тебя, не говори, что я больнице, нет, — скрюченные пальцы она складывает молитвенным жестом, прижимает к груди, прикрывая излишнее декольте.

— Да уж куда дальше от богадельни, — пятно света и человек, несущий его, возвращаются. Мальчик явно скучает, он прислоняется плечом к стене, пялится на Гертруду с живым интересом. — В плену ты, бабка. Последнее приключение твоей никчёмной жизни.

— Зачем же так грубо, — Гертруда прижимается щекой к плечу, смотрит грустно из-под ресниц. В маленьких свиней нынче совсем не вбивают манеры. Её Освальд совсем не такой. Её Освальд был бы вежлив с пленниками. Её Освальд не похищал бы бедных, никому не нужных старушек, не надевал бы им на руки тяжёлые страшные цепи. Освальд дал бы старой женщине воды, а если бы нет, то Гертруда бы сама его нашла, хоть из-под земли, хоть под землёй, и оттрепала бы за уши, и накормила бы толчёным стеклом. — Мальчик, ты путаешь что-то? Кому нужна старая Гертруда?

Она встаёт на колени на кровати, покачивается, как в трансе, цепи дребезжат на каждое её движение. Это похоже, так похоже на дома для сумасшедших, на эту проклятую лечебницу, в которой творили несусветные вещи, говорят, пускали сквозь людей электричество — разве так можно с людьми, когда не война? Гертруда Капелпут совсем не стоит того, чтобы ради неё шли на такие усилия. У Гертруды нет денег, у Гертруды нет связей, у Гертруды давно уже нет секретов, интересных тайной полиции; вся Гертруда — это кружева, канделябры с облупившейся позолотой, кухня стран, которых в Готэме не знают, и сын, вежливый маленький Освальд. Гертруда совсем не думает, что её похитили ради рецепта гуляша.

Ресторанный бизнес такой опасный, думает Гертруда. Чужим матерям угрожают толстые неудачники на детских площадках и опасные птицы высокого полёта, она знает; её сердечко поёт, потрескивая, как патефонная пластинка, от того, что её мальчик поднялся так высоко.

— Я же ничего не знаю, — напевно говорит Гертруда. — Совсем, совсем ничего. Зачем вам мучить старую Гертруду? Отпустите меня, я буду хорошей девочкой и никому ничего не скажу.

Мальчик отвечает коротким злым фырканьем. Невежливо, очень невежливо, помыть бы ему рот с мылом, расписать бы ему спину розгой так, чтобы кожа в клочья, чтобы кровь вдоль хребта и на пол, а потом чтобы слизывал эту кровь поганым своим языком.

Гертруда замолкает, садится к стене, голову сложив на колени. Гертруда умеет ждать.

* * *

К полуночи мальчик устаёт листать газеты и снова начинает двигаться. Гертруда видит, как он выходит на улицу, в узкой полоске открытой двери — склады, камни, пахнет сыростью и рыбой. Возможно, они в доках, думается Гертруде, и от этого ей тоже мерзко. Она не любит море, не любит с тех пор, как плыла на корабле, запертая в одном трюме с двумя сотнями других грязных, немытых тел, и кто-то блевал от страшной качки, и эти запахи некуда было смыть. Никуда от них было не деться; сидите тихо, собаки, говорили им сверху, когда они начинали стонать.

Кроме того, одинокой женщине появляться в доках в такой час просто неприлично. Что подумают люди, если узнают? Что станут говорить про Гертруду Капелпут за её спиной?

— Ты из Готэма, дорогуша? — спрашивает Гертруда тихо, когда мальчик возвращается.

— Я? — мальчик, кажется, немножко сбит с толку. Гетруда улыбается. — Э, да. Тебе зачем?

— Так похож на свою мать... я не могла не заметить, — Гертруда улыбается тоньше и светлее. Мальчик осторожно подходит ближе. Сколько ему? Тридцать, сорок? А который сейчас год на дворе? Время летит так быстро...

— Причём тут моя мать?.. — мальчик супит тёмные брови, надувает губы — совсем как маленький.

— Такая красивая свадьба, — Гертруда снова напевает и начинает двигать руками, как в танце. — Она была так добра. Она разрешила мне сесть за стол. «Мисс Капелпут», говорила она, «вы приготовили столько чудесной еды для нашего праздника, останьтесь» — добрая, добрая женщина!

— Ты была на свадьбе моей матери? — мальчик выглядит недоверчивым, но Гертруде всё равно, Гертруда плывёт и плывёт, и в её памяти звучат свадебные марши и с сухим шелестом сыплется под ноги рис. На каких только свадьбах не бывала старая Гертруда, когда была молода и свежа. На чьих только не бывала похоронах.

— Танцевали под такую красивую музыку, — она смотрит на мальчика кокетливо, напевает пару тактов, и он неуверенно улыбается. — Мне тоже достался один танец. Я так хорошо танцевала, когда была помоложе!

Они с Освальдом танцевали и танцевали в их маленькой квартирке, держались за руки и кружились, Освальд смеялся и забывал, что у них не плачены счета за отопление, что от холода леденеют ступни, что от голода больно стягивает желудок. Старый патефон так душевно потрескивал, никакие новомодные магнитолы с этим не сравнятся.

— Семьдесят первый год, — Гертруда жмурится сладко. — Помню его, как сейчас.

— Семьдесят второй, — поправляет мальчик. Он стоит совсем у клетки, он прислонился к прутьям лицом. — Как ты попала на свадьбу?

— Хорошая кухарка всегда на вес золота, дорогуша, — Гетруда грозит ему тоненьким пальчиком. — Многие умоляли меня готовить для них. Приходили к порогу и кланялись. Мисс Капелпут, говорили они, прошу вас, сготовьте для наших крестин пирог, для нашей свадьбы — огромный торт, кремовый, с розами! Розы-розы, ах, я всегда любила лилии больше, но люди не хотят себе торты с лилиями...

— Моя мама любила розы, — мальчик светлеет лицом, делается таким мягким, как подтаявшее масло.

— Твоя мама была потаскушкой, — говорит Гертруда шёпотом, как будто делится большой тайной (как будто такое хоть для кого-то бывает тайной!), и смеётся, когда у мальчика обвисает его мягкий никчёмный подбородок, когда мясистые губы складываются в обиженную букву «о».

— Что ты несёшь? — мальчик ударяет по клетке ладонями, заставляя прутья дрожать. — Моя мать была святой!

— Твоя мать была шлюхой, — Гертруда скалит в улыбке желтоватые зубы, похожие на старый нечищеный жемчуг, нити которого лежат у неё в шкатулке — Освальд дарил ей на каждый день рождения, с самой старшей школы. — Я помню, как под белым платьем виднелось пузо. Невинность! Ха!

— Не смей такое говорить, — мальчик стискивает кулаки, стискивает зубы, играет желваками на лице. — Не смей, ты, развалина — у меня никаких приказов тебя не трогать, я тебе...

— Это был ты? — Гертруда заливается смехом и не может, не может перестать. — Или кто-то из твоих ублюдочных братиков? Внебрачные выродки! А папаша один на всех, или один невезучий взял на себя всё бремя?

— Знаешь, что, — мальчик путается в ключах, дрожит пальцами, долго не попадает в замочную скважину. — Знаешь, что?!

— Скажи мне, скажи! — Гертруда смеётся, подаётся ему навстречу, натягивая цепи, и совсем не удивляется, когда мальчик влепляет ей пощечину. Ах! Как звонко! Горит щека, из глаз брызжут звёзды и слёзы, Гертруда смеётся и всхлипывает, и когда мальчик замахивается снова — обнажает зубы.

Желтоватые, но крепкие.

Мальчик даже не понимает сразу, что случилось — он тянет руку на себя, а Гертруда пятится к стене, отползает, как каракатица, острые коленки натягивают ткань сорочки. Рот наполняется солёным и горячим, губы мажутся — будут красные, как у падшей женщины. Гертруда не любит яркий макияж, ей не пристало. Она сжимает зубы сильнее, вгрызается в мягкую тёплую кожу, в неподатливое мясо; чего только не готовили в промёрзших деревнях в голодные годы, куда только не пропадали кошки и собаки, бездомные и юродивые, Гертруда с малых лет знает, что любое мясо сделается мягче, если тушить его долго-долго, и этот мальчик тоже не безнадёжен.

Он визжит, как свинья, когда выдирает руку. У Гертруды полон рот — медной кровью и пружинистым резиновым мясом, она сплёвывает, волокна застревают в зубах, как петрушка после обеда; мальчик валится на колени, баюкает у груди пораненную руку, тетешкает её, как младенчика, мог бы и потерпеть, быть мужчиной, не такая уж и большая рана, кажется, даже не задето сухожилие. Однажды Гертруда работала у одного очень доброго доктора, тот резал много трупов, снимал с них тоненькую кожу, вываривал отдельные части — для студентов, объяснял он Гертруде и показывал: вот мышца-сгибатель большого пальца, а вот мышца противопоставляющая, musculus flexor pollicis brevis и musculus abductor pollicis brevis, что из этого Гертруда порвала сейчас? Неважно, главное, что больно.

Мясо, любое мясо, всегда выглядит мясом, разве что это — совсем свежее, оно краснее, чем то, что Гертруда покупает в магазинах. Совсем обленилась, думает она, подползая к краю постели. Как только выйдет отсюда, отправится прямо на скотобойню, сама выберет молодого сытого бычка и проследит, как его при ней забьют. Ей всегда нравилось видеть, как стекленеют добрые телячьи глаза; все мясники, как один, говорили ей — не волнуйтесь, мисс, бычок тварь неразумная и не понимает, что его ждёт смерть, но Гертруда смотрела в ореховые глаза скота и думала, что ей врут. Всё они понимают. Как может живая тварь не понимать, что кончина близка?

Мальчик тоже понимает — в тот момент, когда Гертруда нежно обнимает его шею цепью. Он ещё бьётся, такой большой и такой глупый, но где ему дотянуться до Гертруды; Гертруда маленькая слабая женщина, и она знает это, и она пользуется тем, что цепь длинная, а кровать широкая. Руки мальчика беспорядочно скребут по кровати, тянут за цепь, мажут всё кровью, оставляя пятна, чёрные в темноте — Гертруда накручивает спираль, затягивает туже и туже, у мальчика синеют губы, у мальчика делаются большими глаза, такие же карие, как у тех бычков; Гертруда почти ждёт, что они лопнут, не вынеся напряжения, но шея с треском ломается раньше.

Гертруда отпускает цепь. Руки её дрожат от усталости, она не напрягала их так сильно с тех пор, как стирала белье на речке в ледяной зимней воде, а потом выкручивала, выжимая, и несла домой тяжёлые корзины, и руки грубели и покрывались красными цыпками. Освальд разбаловал её, ах, милый мальчик — он настоял на стиральной машине, но как-то же Гертруда спасалась без чудес техники всю его жизнь? Справилась бы и сейчас. Она-то стирала нежно, а машинка порвала её любимую сорочку — как некрасиво висят кружева! Освальд хотел купить новую, но Гертруда починит эту, обязательно починит.

Ключи выпали из его руки, Гертруда подбирает их, проверяет каждый у скважины наручников. Вот что называется неловкостью; кажется, похитители были умны достаточно, чтобы не сложить все яйца в одну корзину. От мальчика пахнет потом, кровью и испражнениями. Гертруде так мерзко трогать его, такого грязного, толстого и невежливого, но она сползает с постели, щупает его тело, проверяет карманы. Один, другой, внутренние, на брюках, она снимает ботинки, она залезает в трусы, мокрые спереди, брезгливо шарит под мягким маленьким пенисом.

Неловко, как неловко. Гертруда слегка дрожит, тепло, согревавшее её всю короткую борьбу, постепенно покидает морщинистое старое тело. Почему эти нехорошие люди не захватили ей хотя бы шаль? Почему не оставили на постели хоть тоненькое одеяло? Гертруда жила в работном доме первые месяцы в Готэме, и даже там были одеяла; ей просто не верится, что она попала в условия хуже, чем те. С другой стороны, здесь в постели она одна, а там — были неприятные мужчины, настойчиво желавшие помочь ей согреться. Сколько невежливых рук она кусала так же, как сейчас? Сколько глупо подставленных глоток резала их же бритвами?

Гертруда садится к краю кровати, там, где есть немного лунного света. Очень жаль это делать, но она берётся за край сорочки, жмурится и с треском рвёт её по шву. Теперь бедро так неприлично торчит! Она бы умерла от стыда, просто легла бы и умерла, если бы ей не нужно было домой к её мальчику, к милому Освальду. Она снова ждёт; музыка в её голове играет громче, и она покачивается и шевелит губами в такт. Она попросит Освальда танцевать с ней снова. Он предлагает ей мужчин — добрый большой Габриэль, неповоротливый вежливый Бутч, но они не сравнятся с её мальчиком, даже когда он хромает на обе ноги.

Ах, этот опасный ресторанный бизнес. Гертруда негромко смеётся себе под нос.

— Юрий? — раздаётся за дверью. Гертруда слышит шаги, слышит, как скрипит дверь, слышит, как лязгают ключи. Пусть в этой корзине будут нужные яйца, пусть!

Набирая воздуха в лёгкие, она перебирает в пальцах звенья цепи, выбирает те, что не в крови, чтобы не скользили в руках. Болят пальцы, так болят — может быть, она позволит Освальду купить ей машинку для мытья.

— Аииииииииии! — кричит она во всё горло, во всю мощь исстрадавшихся лёгких, которые позволяли ей перекрикивать полную людей кухню, которые позволяли ей петь со сцены без микрофона. — Аииии, надругался над старой женщиной, над бедной моей невинностью! Столько лет берегла, аиииии! На кого же он меня, да за что же, да как же я сыну в глаза-то, умереть бы теперь, аиииии!

— Тихо, тихо, — новый мальчик пугается, кажется. Гертруда начинается биться на кровати, стучит затылком об стену. Не сильно, конечно. Он пялится на выглядывающее бедро, белое в лунном свете, на пятна крови, марающие простыню, сорочку, пальцы Гертруды. — О чём ты, старая? Юрий, ты чего? Да заткнись ты!

— В клетку-то зашёл — и сразу под юбку, а как чёрное своё дело сделал, так замычал, пену пустил и упал! — она воет так, что даже музыки больше не слышит, и так жалко ей себя, такая она сейчас горестная, что слёзы сами льются ручьями. — И лежит, нехристь, а я-то! Я-то!

— Вот же чёрт, — мальчик кидается к клетке, опускается на колени перед другом, тянется щупать пульс, даже не замечая крови на полу.

Гертруда очень надеется, что у этого мальчика есть ключи от наручников. Два трупа в одной клетке объяснить будет уже сложнее.

* * *

— Прежде чем вы уйдёте, мистер Пингвин... — Галаван улыбается так сладко, что у Освальда перехватывает дыхание предчувствием страшного. — Моя сестра хотела бы показать вам своё любимое реалити-шоу. Она на него просто подсела!

Сердце Освальда пропускает один или два удара за то время, что экран телевизора медленно разгорается. Ему страшно туда смотреть. Его тошнит.

— Что за...

Освальд смотрит — и ему странно настолько, что он даже не сразу начинает смеяться.

Он видит клетку и кровать со смятым бельём. Видит тёмные пятна на полу и стенах, видит цепи, свисающие с прутьев. Видит два тела на полу. Кем бы они ни были, они умерли не самой приятной смертью.

— Это — ваша угроза? — он качает головой. — Что это? Шоу «Детки в клетке»? Серьёзно, мистер Галаван, я был о вас лучшего мнения.

Он показушно кланяется, пока Галаван и его сестричка обмениваются взглядами, полными — непонимания? Ужаса? Освальд непременно разберётся, что к чему. Потом. Возможно, он поручит это Бутчу. В конце концов, с людьми, которые смеют ставить ему какие-то условия, нужно разбираться сразу. Бунты пресекают в зародыше.

В доках Гертруда, кутаясь в чужой огромный пиджак, идёт по запутанным тротуарам, подальше от проезжей части. Даме в её положении нельзя ловить машину — кто знает, какие извращенцы откроют ей дверцу? Нет, нет, Гертруда порядочная женщина, она не может себе такое позволить, да и вечер такой хороший — в пиджаке ей совсем не холодно, её тонкие светлые волосы треплет морской ветерок.

Играет музыка — может, из какого-нибудь гадкого заведения, а может, в её голове; Гертруда напевает и танцует, взмахивая тёплыми от чужой крови руками на каждое небрежное па.

@темы: фанатское, мои кривые ручки

---

Пост пятый: имени флаффного джена.

Мне нечего сказать про эти тексты, они просто случились :/

Название: Харви Буллок, любить и жаловать(ся)
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1184 слова
Пейринг/Персонажи: Харви Буллок, Джим Гордон
Категория: джен
Жанр: хёрт/комфорт, юмор, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: кид!ау, о котором вы не просили, но которого заслуживали.
Примечание: написано для WTF Gotham TV 2017

— Ты приезжий? — спросил последний мальчик, присаживаясь на корточки.

Джим поднял лицо из лужи, чтобы вдохнуть и посмотреть на него заплывшим глазом. Мальчик сидел против света, так что видно было в основном его мятую шляпу и общий контур тела.

— Нет, — ответил Джим. Грязная вода затекла в рот, он сплюнул и понадеялся, что мочой этот переулок пахнет сам по себе, а не конкретно в этом месте. В этой луже. Отлично, теперь его тошнило.

Терять было уже нечего — Джим медленно встал на четвереньки, потом на колени. Прямо в луже. Мокрым было всё, а что не было мокрым, то было заляпано мокрой грязью. Ныли рёбра. Ныли зубы. Пощипывало правую бровь и губы, Джим потрогал их языком — и почувствовал грязь и медный привкус крови.

— Тогда почему ты такой... — мальчик сделал паузу. Видимо, Джиму предполагалось догадаться, как заканчивается эта фраза.

— Почему не веду себя, как шпана? — поинтересовался он сухо. Один на один этот его бить не станет. Трусы никогда так не делают, трусам нужна поддержка.

— ...такой недогадливый, — мальчик сел на задницу, прямо на грязный асфальт, подтянул к груди одно колено, поставил на него локоть и подпёр щеку кулаком. Джим был не очень уверен — но, кажется, на него смотрели с тем же сочувствием, с каким обычно наблюдают за птичками со сломанными крыльями и сбитыми котятами.

Разница была в том, что сам Джим обычно бежал птичек и котят подбирать, не в силах на это смотреть. Этот мальчик явно такими порывами не отличался, либо хорошо умел их давить. Более того, Джим бы не удивился, обнаружив его ломающим птицам крылья.

Готэм не всегда был приятным местом. И люди в нём не всегда бывали приятными. Джим знал это, ему ли не знать; и всё же каждый раз удивлялся, как в первый.

— Вот, значит, как, — Джим неуверенно поднялся на ноги, пошатался и одним решительным прыжком покинул лужу. Твёрдый асфальт под ногами! Твёрдая стена под рукой! Джима устраивало даже то, что ботинки чавкают; и ещё он, кажется, наступил на жвачку. Пусть это будет жвачка, пожалуйста. — И что должен был сделать догадливый человек, скажи мне?

— Согласиться, что попутал район. Отдать деньги сразу, — мальчик правда загибал пальцы на руке, подсчитывая так называемые ошибки Джима. Невероятно. Вот ещё экзамены по правильному поведению в условиях уличного ограбления Джим не сдавал. Незнакомым, просьба заметить, пацанам. Пацанам, отпечатки ботинок которых украшают его лицо. — Не говорить про закон, порядок, папу-прокурора.

— Хочешь сказать, тогда меня не побили бы?

— Побили б, конечно, — мальчик тоже встал, сунул руки в карманы и теперь с интересом смотрел, как Джим пошатывается в попытках сделать пару шагов без поддержки стены. Огромная шляпа комично сползала ему на глаза, под ней было вполне доброжелательное круглое лицо — бабушки в церкви наверняка треплют его за щёчки и говорят, что он вырастет дамским угодником. Сравнить его сейчас с Джимом, и шпаной будет выглядеть совсем не он. — Но тогда тебя били бы для проформы, понимаешь? Без азарта.

Уличная логика была... потрясающей. Джим закрыл ладонью глаза, чтобы это пережить, задел царапину на брови и зашипел.

— Это мне очень помогло, спасибо, я обязательно запомню, — выдавил он, и если в его словах и зашкаливал сарказм, то он имел на это право. — Тебе-то чего надо?

Мальчик качнулся с носка на пятку и обратно. Склонил голову набок.

— Если бы я пришёл домой в таком виде, меня бы убили, — сказал он легкомысленно. Учитывая район, в котором они находились, Джим даже склонен был поверить, что он не преувеличивает.

— О-окей, — сказал Джим медленно. Он не сомневался, что его дома не убьют. Скорее, напишут заявление в полицию и попытаются найти этих хулиганов, и...

И он правда не хотел волновать маму так — особенно сейчас.

— Тут рядом есть колонка, — добавил мальчик услужливо. — Могу показать.

— Пять минут назад ты пинал меня вместе со всеми, а теперь хочешь помочь умыться?

Мальчик улыбнулся, засверкав чистыми честными глазами:

— Так разве ж я со зла? Я за компанию, — он развёл руками, словно метафорически обнимая весь мир. — Так-то я человек широкой души. Мама часто говорит, что меня это однажды прикончит.

— О-окей, — сказал Джим снова, и если это звучало несколько подозрительно, его вполне можно было понять.

Сумка, наполовину утопленная в луже, медленно подплыла к его ногам. Джим поймал её, выловив за относительно сухой край, посмотрел на размокшие книги и испорченные тетради. Этому никакой колонкой уже не помочь, с тем же успехом можно прямо сейчас выкинуть сумку в ближайшую помойку. Возможно, так и стоит сделать. Если в этом районе есть помойки.

— Конечно, — сказал мальчик, заставив Джима вздрогнуть от неожиданности и подготовиться к новой драке в считанные секунды, — услуги любого профессионала требуют некоторой компенсации.

Что ж, это многое объясняло.

— Пошёл ты, — ответил Джим устало. — Твои дружки уже забрали у меня все деньги.

— Что? Все? — мальчик посмотрел растерянно, почти неверяще. — Они же только кошелек вытащили!

— А где, по-твоему, должны находиться деньги? — спросил Джим язвительно, и мальчик вцепился в полы шляпы по бокам от головы, натягивая её на уши и лицо с негромким стоном:

— Не говори мне, что ты носишь все деньги в кошельке! Господи, ты с какой луны упал?

Джим прижал к мокрой груди мокрую сумку и сумрачно уставился на драму из-под мокрой челки. Мальчик в немой пантомиме воздел руки к небесам, потом снова спрятал их в карманы и вздохнул:

— Ладно. Будем, как в пещерные времена, прибегать к натуральному обмену. Что у тебя есть?

— Ты правда готов продать свои услуги за карандаш и брелок с рекламой кока-колы? — спросил Джим, поднимая брови. Мальчик независимо пожал плечами в ответ:

— Это вопрос принципа, малыш.

— Сам малыш, — Джим сунулся в сумку, пытаясь её переворошить и найти что-то достойное.

— Постарше тебя буду, — мальчик хмыкнул и подошёл ближе, вытягивая шею. — Что у тебя там? Помочь? Я могу помочь.

— И за это я тебе тоже заплачу, ага, — Джим закивал, всем видом показывая, куда пацан может отправляться. Мальчик снова мило улыбнулся и развёл руками — дескать, а чего ты ждал? — У меня не осталось ничего, кроме испорченного ланча, — подытожил Джим, поднимая над головой пакетик с сэндвичем. С пакетика стекала мутная вода. Трогать его без перчаток Джим не рискнул бы.

Мальчик пристально посмотрел на него, на сэндвич, и поскрёб затылок под шляпой.

— В принципе, я могу просто срезать размокшую часть, — сказал он, и Джима снова затошнило, ещё сильнее, чем прежде. — Что? Не осуждай меня, я утомился, пока тебя бил!

Джим закрыл глаза и досчитал до десяти. Открыл, вложил мокрый сэндвич в протянутую руку, повесил сумку себе на шею, положил обе ладони мальчику на плечи и несильно сжал.

— Скажи мне, как тебя зовут?

Мальчик моргнул. Видимо, как и Джим, в какой-то момент он приготовился бить или бежать, по обстоятельствам.

— Харви. Харви Буллок, — сказал он после паузы.

— Харви Буллок, — продолжил Джим всё так же проникновенно. — Ты абсолютно отвратительный сукин сын.

Мальчик медленно снял шляпу и двумя руками, вместе с сэндвичем, прижал её к груди. Длинные и довольно грязные волосы, выпавшие из-под шляпы, обрамили его лицо, как у ангелов на старых картинах.

— Приятель, — сказал он прочувственно. — Ты ранил меня в самое сердце.

— Ты разбил мне бровь, — напомнил Джим.

— Бровь заживёт, а сердце уже не склеить, — шляпа отправилась обратно на макушку; поименованный ныне Харви открыл пакетик и принюхался. — Индейка? Я не люблю индейку!

— Подай жалобу, — проворчал Джим. Его всё еще шатало; впрочем, Харви справился с тем, чтобы одновременно подставить плечо и разломать пополам сэндвич. На те несколько минут, что он был занят пережевыванием, Харви даже замолчал, и его компания стала вполне терпимой.

Название: Всех желаний исполненье, классный праздник...
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1430 слов
Пейринг/Персонажи: Эдвард Нигма, Джим Гордон, Харви Буллок
Категория: джен
Жанр: юмор, флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: если это была чья-то шутка, то Эд готов был оценить количество усилий, вложенных в подготовку. Если это был какой-то маньяк, у него были весьма специфические вкусы.
Примечание: примерно таймлайн первого сезона; написано для WTF Gotham TV 2017

«Открывай пошире рот,
Будешь кушать вкусный...»

Эд перевернул записку, но на другой стороне продолжения не было.

— Торт, — сказал он в пустоту. Записка лежала у него на столе, прямо по центру, почти на равном расстоянии от всех его офисных принадлежностей. Эд был уверен, что, когда он уходил в лабораторию, её здесь еще не было.

Он осмотрелся осторожно, но в участке всё было ровно так же, как обычно в ночную смену. Тихо, пусто, большая часть полицейских пряталась в комнате отдыха или раздевалках, чтобы безнаказанно поспать. В кабинете капитана не горел свет. За столом Джима Гордона было пусто.

Жаль. Эд мог бы спросить его, что он думает про записку. Джим Гордон, в отличие от других копов, обычно не смеялся над его вопросами.

Следующая бумажка выпала из его ежедневника.

«Вы держите торт покрепче,
Я сейчас задую...»

Значит, с ответом на первую он угадал правильно. Эд сложил две бумажки вместе; они явно были вырезаны из одного листа бумаги, причём наспех, неровно. Края не совпадали.

Их больше?

Эд обвёл взглядом свой стол и прилегающую к нему территорию. Если это была чья-то шутка, то Эд готов был оценить количество усилий, вложенных в подготовку. Если это был какой-то маньяк, у него были весьма специфические вкусы. В любом случае, это было веселее, чем ехать домой, так что Эд был благодарен своему анонимному доброжелателю.

Ещё одна записка нашлась на спинке стула, прилепленная скотчем.

«В упаковке новой ярок
В комнате стоит...»

У того, кто составлял эти загадки, было не очень с рифмой. Эд положил бумажку к остальным. Торт, свечи, подарок. Прослеживалась определённая тематика. Судя по краям листочков — где-то должен был быть четвёртый. Эд осмотрел стол, заглянул в лампу, пролистал все книги и папки, открыл ящики стола, перевернул стул и внимательно осмотрел днище.

Что он упускал?

Взгляд метнулся к вешалке. Эд снял пальто с крючка, поднял воротник, и оттуда спланировала ещё одна записка.

«Поспеши скорее вниз,
Ждёт тебя там твой...»

Сюрприз. Или антифриз, ха-ха. Эд положил бумажку к остальным, тщательно разгладил и оценил картинку с высоты своего роста. Четыре записки, распечатанные на принтере и разрезанные — предположительно ножницами, канцелярский нож оставляет более острые срезы. Подписи не было.

— Ты не идёшь домой?

Эд покачал головой. Они с Томом уезжали с одной остановки монорельса и иногда доходили до неё вдвоём после смены, если только у Эда не было сверхурочных дел.

Как сейчас.

— Нет, я пока задержусь, — он улыбнулся и осторожно собрал бумажки в прозрачный файл, стараясь подцеплять за самый краешек угла, чтобы не оставить своих отпечатков поверх тех, что там уже есть.

* * *

Когда свечи прогорели наполовину, Джим смирился, что Харви был прав, и это плохая идея.

— А я говорил, что это плохая идея, — сказал Харви громко, доедая последний пончик из коробки. Джим уговаривал всех не трогать еду, пока не начнётся вечеринка, но прошло уже полчаса, всё, что могло остыть — остыло, что могло согреться — согрелось. В бокалах с пуншем грустно плавали вишенки, выпавшие из растаявших кубиков льда. Ждать дольше означало потерять не только праздничный настрой, но и еду.

— Плохой идеей было поджигать свечи заранее, — сказал Джим. — А не устраивать праздник в принципе.

— Слушай, Джимбо. Я понимаю, что ты весь такой «командная работа» и «тимбилдинг», но некоторые люди для этого просто не созданы, — Харви похлопал Джима по плечу липкими от глазури пальцами. — Это Нигма. Он никогда не участвует в массовых гуляниях.

— Может быть, потому что его не приглашают на массовые гуляния? — спросил Джим едко. Харви закатил глаза.

— Давай просто съедим уже торт и пойдём по домам? Тебя разве не ждут?

По углам согласно залопотали. Джим поджал губы, оглядывая комнату отдыха, спешно украшенную дешёвыми бумажными гирляндами; людей было мало — очень мало, в основном дежурные ночной смены, которые просто хотели посидеть в тепле и перекусить халявными сладостями. От дневной остались только они с Харви. Последней ушла Крингл, с виноватой улыбкой сообщив, что её парень не поймет.

— Давай резать торт, — согласился Джим смиренно. Харви ликующе воздел к потолку кулак.

* * *

Следы канавок на бумаге совпадали с теми, которые были на всех отчётах детективов, из чего Эд сделал логичный вывод, что в шутке был замешан кто-то из тех, кто имеет доступ к корпоративному принтеру на втором этаже.

То есть кто угодно в участке.

Вторым пунктом он снял с бумажек отпечатки пальцев. Их оказалось на удивление мало — всего три набора, причём один такой старый и затёртый, что принадлежал, скорее всего, тому, кто ставил бумагу в принтер. Теперь нужно было сличить отпечатки с образцами. Чем Эд и занимался, листая с лабораторного компьютера личные дела сотрудников. Можно было запустить программу автоматического анализа, но у Эда был целый свободный вечер и коробка лапши быстрого приготовления. Всасывая лапшу с деловитым хлюпаньем, он методично щелкал кнопкой мыши. Далее. Далее. Далее...

— Не помешаю? — Эд заглотил особенно крупный комок лапши и замотал головой. — Ты совсем заработался, я посмотрю?

— Нет-нет, детектив Гордон, всё в порядке, это личное, — Эд широко улыбнулся, вкладывая в эту гримасу всё добродушие и всё своё хорошее настроение. Детектив Гордон подошёл к нему, пряча за спиной руки. Заглянул через плечо.

— Это что, личные дела детективов? Откуда у тебя доступ?

Ой. Эд торопливо свернул программу.

— Я просто смотрел отпечатки, — поделился он. Детектив Гордон поднял вопросительно бровь, и Эд с удовольствием продемонстрировал ему записки с загадками, подклеенные на один большой лист. — Ищу отправителя.

— О, — сказал детектив Гордон. — То есть ты их все-таки нашёл.

— Конечно, я их нашёл, — Эд просиял ещё больше, но потом обратил внимание на тон. — Что-то не так?

Вообще-то Гордон совсем не выглядел удивлённым. Это само по себе заслуживало внимания.

— Я просто... — Гордон вздохнул, потёр переносицу и только потом закончил свой неуверенный вопрос. — Тебе не нравятся дни рождения?

— А?

Эда нечасто ставили в тупик вопросами, и обычно это удавалось детективу Буллоку с его непостижимыми ассоциативными цепочками, а не Гордону.

— День рождения, — повторил Гордон. — Я подумал, что вечеринка-сюрприз будет хорошей идеей, но на самом деле мне стоило сразу тебя спросить. Я знаю, что не все такое любят.

— День рождения, — Эд медленно моргнул. Ну конечно. Как можно быть таким глупым — таким невнимательным — забывчивым — когда ты работаешь в полиции? — Сегодня мой день рождения.

— Именно, — Гордон наконец улыбнулся. — Офисные вечеринки вроде как обязательная часть программы.

— Никто не делал офисных вечеринок в мой день рождения. Раньше, — сообщил Эд отстранённо. Он всё ещё... переваривал эту новость, пытаясь сопоставить детали картины так же, как сопоставлял записки ранее этим вечером. Конечно, он был в курсе традиции офисных поздравлений. И пару раз в месяц сдавал деньги на чью-то очередную годовщину или юбилей. Но он никогда не задавался вопросом, что случается с собранными деньгами потом.

Это его не касалось. Это происходило в том, другом мире, где люди ходят в бары после работы, обмениваются подарками на праздники и задувают свечи на торте в день рождения.

— Да, ну... — Гордон смущённо прокашлялся. — У нас вроде как зашёл разговор о дне рождения капитана Эссен, и мы посмотрели списки — кто сразу после, и оказалось, что твой вообще-то сегодня, просто никто об этом не помнил, и, кажется, никто не скидывался заранее, так что всё получилось немного наспех...

Эд молча обнял его. Так как он сидел, получилось немного неловко — он уткнулся Гордону в живот, и очки врезались в переносицу, но вставать сейчас он не рискнул бы. Гордон издал слабое «ой» и неловко погладил его по голове.

— Там уже почти всё съели, но кусок торта я тебе стащил, — сообщил он заговорщически. Эд повернул голову ровно настолько, чтобы, не отпуская Гордона, увидеть бумажную тарелочку с куском торта в зелёной глазури, которую тот так старательно прятал за спиной. Сверху на торте красовалась оплавившаяся цифра три. — Мисс Крингл просила передать тебе открытку — я оставил её на твоём столе. А Харви очень, очень просил ни в коем случае не упоминать, что идея с загадками принадлежала ему.

Эд булькающе, нетвердо рассмеялся.

— «Задрот от восторга обоссытся», кажется, как-то так он сказал. По-моему, он немного обиделся, что ты не пришёл на праздник по следу из его записок, — голос Гордона звучал немного дразняще, потом смягчился и стал таким ласковым, как будто он говорил с ребёнком. — В следующем году получится лучше, м?

— По-моему, уже лучше некуда, — сказал Эд искренне.

* * *

— Покупные торты — такая дрянь, — сказал Харви грустно, доедая третий кусок. — Уж лучше бы сам испёк.

Может быть, как-нибудь в другой раз. Слушать его жалобы было некому: все нормальные люди уже или ушли со смены, или пытались поспать в разнообразных тёмных углах участка. Если бы не запропастившийся чёрт знает куда Джим, Харви бы уже присоединился к тем или другим.

Было чудовищно скучно. Харви покачался на задних ножках стула, внимательно посмотрел на конус из фольги с резиночками-завязками, который предполагалось напялить на виновника торжества, хмыкнул и натянул конструкцию себе на голову.

На его дне рождения будет меньше фольги и больше бухла. Он бы сказал ещё, что никаких загадок — но чёрта с два это теперь обойдётся без Нигмы.

Впрочем, Харви был не так уж сильно против. Главное, не показать это Джиму — не хватало убедить его, что он треклятая фея дружбы.

@темы: фанатское, мои кривые ручки

---

Пост четвертый: имени Фиш Муни.

Малоизвестный факт номер два: когда-то при первой попытке посмотреть Готэм Фиш была персонажкой, ради которой я прорывался через первый сезон Все еще полон к ней неимоверной нежности, радуюсь каждому воскрешению-возвращению как рождеству и дню рождения сразу.
Пейринг с Буллоком -- по всем кинкам. РАЗНИЦА В РОСТЕ В ТРИДЦАТЬ СМ, СПАСИБО Я ПОЙДУ ПОКУРЮ.

Я принес этот текст в командное соо с гифонькой и продублирую ее и тут:

Название: Tried to satisfy you, honey
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1697 слов
Пейринг: Фиш Муни/Харви Буллок
Категория: гет
Жанр: драма, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: даже так, когда она на каблуках, а он — на коленях, разница в росте очень ощутима.
Примечание: пре-канон; не обманывайтесь, персонажи не гетеросексуальны; написано для WTF Gotham TV 2017

Всё идет очень даже хорошо первые полчаса, а потом Харви останавливает один из официантов.

— Простите, — говорит он. — Могу я увидеть ваше приглашение?

Может, он и не официант. Он, конечно, при галстуке-бабочке, и в руках у него поднос, а на подносе — шампанское, но Харви уверен, что под мышкой у него топорщится кобура. С другой стороны, это приём для высших эшелонов мафии, и вооруженные официанты в программе как бы предполагаются.

— Забыл в машине, — бормочет Харви с набитым ртом (сэндвичи с креветками тут и правда чертовски вкусные, и, возможно, он выбрал не ту карьеру). — Могу, э, принести?

— Не стоит, — говорит официант, и тянется свободной рукой к кобуре, и Харви уже собирается ударить по подносу, чтобы тот вместе с бокалами прилетел ему в лицо, когда кто-то цепко хватает его за локоть.

— Всё хорошо, — мурлычет Фиш, притираясь щекой к его плечу. — Он со мной.

Пауза длится ещё секунду или две, и только после официант опускает руку, а Харви позволяет себе сглотнуть.

— Очень хорошо, мисс Муни, — вежливо говорит официант. — Старайтесь не терять свои игрушки, пожалуйста.

В молчании они ждут, пока парень скроется в толпе гостей.

* * *

— Что ты здесь забыл? — спрашивает Фиш.

— Тебе правда интересно? — вопросом на вопрос отвечает Харви.

Они не танцуют, просто покачиваются на месте, рассеянно обнимая друг друга за талии, чтобы не выбиваться сильно из общей толпы. Фиш кажется безумно тонкой, но под ладонями Харви чувствует мягкую округлость живота. Невыносимо тянет сжать ладони, но Харви пока ещё дороги его руки.

— На самом деле нет, — признаётся Фиш легко. В одной руке у неё бокал, она делает притворный маленький глоток, и взгляд у неё — трезвый и цепкий. — Полагаю, ты здесь по работе.

— Как и ты, — Харви проворачивает её в такт музыке, чтобы открыть себе обзор на другую часть зала. — Это что, мэр?

— Не пялься, выдаёшь себя с потрохами, — Фиш показывает в улыбке крепкие белые зубы. Она выглядит так естественно здесь, блестящая маленькая рыбка в море опасных крупных хищников; и странно понимать, что каких-то пару лет назад она могла попасть на такого рода приём, только если висела трофеем на чьём-то локте.

* * *

Харви достаточно сделать несколько снимков — Джексон пожимает руку Лавкрафту, Джексон целует в щёку дона Фальконе, Джексон нервно оттягивает воротничок, пока его пристально разглядывает Виктор Зсасз; это не то что бы прямое признание нечистоплотности Джексона, это даже не косвенные улики — но эти снимки можно показать его адвокату и предложить выбор между чистосердечным или бесплатной сенсацией во всей жёлтой прессе. К чёрту даже его репутацию — мафия не любит светиться в заголовках без своего на то согласия. Разговор с Джексоном будет коротким.

— Закончил? — Фиш берёт его под руку, тянет за собой в тёмный провал коридора. — Отлично.

— Куда это мы? — Харви покорно идёт следом, невольно обшаривая взглядом стены с картинами, канделябрами, развесистыми настенными цветами.

— Ты мне должен, — Фиш толкает какую-то дверь, отпускает Харви и достает из крошечной сумочки ещё более крошечный фонарик. — Если кто-то пройдёт в коридоре — начинай стонать.

— Вот так? — Харви прислоняется к стене и издаёт длинный страстный крик. Фиш хлестко бьёт его по губам, оставляя кровоточащую царапину над верхней — ну чисто кошка. Харви хотел бы сказать, что его гордость задета; вместо этого у него в паху заинтересованно свербит.

— Рано начал, милый, — в голосе Фиш — ни грамма мягкости. Она зажимает фонарик в зубах, вынимает из волос шпильку и принимается колдовать над ящиком стола.

* * *

Харви мог бы узнать, что ищет Фиш. Наверняка мог бы и для себя найти что-то интересное. Но он пришёл сюда с конкретной целью, он выполнил задание — и он не сунет свой нос дальше, чем следует, нет, спасибо. Вместо этого он внимательно смотрит, как двигается Фиш, как выделяются под платьем плавные изгибы бёдер, когда она склоняется над столом.

— Если бы ты так пялился на кого-нибудь в парке, люди бы уже вызвали полицию, — говорит ему Фиш.

— Полиция уже здесь, мэм, — отвечает Харви невинно. Ему нет смысла скрывать, что его тянет к Фиш; более того, Фиш это льстит, Фиш это дарит ложное чувство безопасности. Она полагает, что раз она его заводит, она может его контролировать.

Конечно, абсолютно беспочвенно.

Фиш захлопывает ящик со стуком, запирает его на три оборота, улыбается Харви хищно и хватает его за галстук.

— Иди-ка сюда, — она пятится к столу, прижимается к нему поясницей, и Харви подхватывает её и помогает сесть на столешницу раньше, чем в его сознании зарождаются какие-то вопросы.

— Я думал, «мы нашли тёмный угол для секса» — это прикрытие на случай, если тебя застукают за корпоративным шпионажем? — он поднимает брови и говорит совсем спокойно, самую малость заинтригованно — как будто сердце не стучит под кадыком, как будто ладони не оглаживают рассеянно сильные гладкие ножки Фиш.

— Он отчитывает меня за этим столом. Как девчонку, — Фиш улыбается — а может, зло скалится, в темноте плохо видно. — Хочу оставить себе пару приятных воспоминаний об этом месте, чтобы было о чём думать в следующий раз. Как ты понимаешь, я могла бы подрочить — я и собиралась, в общем-то, но раз уж появился ты...

— Вас понял, мэм, — Харви галантно салютует. Он давно миновал ту стадию, когда имеет смысл обижаться, что он — план «б».

* * *

У них не то что бы много времени и возможностей. Харви не трудится снимать с нее туфли, просто встаёт на колени и целует узкие лодыжки под позолоченными тонкими ремешками, проводит языком до коленей, целует ямочки, оставляет след зубов на голени. Фиш, может, и носит каблуки и платья, но ноги у неё — мускулистые: ноги человека, способного бежать не один километр по пересечённой местности, прыгать с крыши на крышу, ломать бёдрами черепа. Фиш всегда в первую очередь боец, Харви рядом с ней чувствует себя кабинетной крысой, неповоротливой и рыхлой.

— Живее, — поторапливает Фиш.

— Я думал, тебе нужны приятные воспоминания, а не спринт, — Харви пытается шутить, но голос Фиш звучит и вправду раздражённо. Она не понимает, в чём прелесть оттягивания кульминации, у неё сугубо функциональный подход к любому вопросу, и путь к удовольствию, как и к власти, должен быть предельно кратким.

Харви целует тёплое бедро, чуть более мягкое, чем вся остальная Фиш, задирает платье, насколько может, ведёт языком к тонкой полоске трусиков — и тихо шипит, когда пальцы впиваются ему в волосы, оттягивая голову назад.

— Не с твоей бородой, Буллок, — заявляет Фиш.

— В этом же вся прелесть, — Харви полушутливо возражает, демонстративно трётся мягкой порослью о нежную кожу, и пальчики из волос сползают ему на шею, не сильно, но крепко её сжимая.

— Удушу, Буллок, — говорит Фиш спокойно. Харви сглатывает.

— Так точно, мэм.

В принципе, он не возражает. Прислоняется виском к колену, дышит на кожу, наблюдая, как мурашками поднимаются редкие тёмные волоски, старательно обсасывает пальцы и, пока на них не высохли ниточки слюны, тянется Фиш под платье. Сдвигает в сторону полоску ткани, ласкает и смачивает беззащитные складочки.

Отсюда хороший вид. Редкая, можно сказать, уникальная возможность — смотреть, как Фиш откидывает голову, открывая точёную шею, и напрягает руки, впиваясь пальцами в край стола. Харви берёт пальцы в рот ещё дважды, каждый раз привкус всё отчётливее, запах — острее; он пытается накрыть ладонью свой пах, чувствует, как под тканью болезненно дёргается стянутый-спелёнутый член, но он не может одновременно выдерживать двумя руками разный ритм, а пальцы Фиш в его волосах недвусмысленно напоминают, кто здесь правит парадом.

* * *

Он бы растягивал это, сколько получится — до конца вечеринки, до конца ночи, до конца света, — но Фиш закусывает губу и тихо вздрагивает, переживая первую волну оргазма. Харви притормаживает всего на долю секунды, очарованный, запоминает, впитывает — и в тот же момент Фиш перехватывает его запястье рукой.

— Ты бесполезен, Буллок, — бормочет она, не открывая глаз. У неё надтреснутый сухой голос, для Харви это звучит райской музыкой.

Теперь уже она решительно направляет его руку своей, буквально выставляя пальцы так, как ей удобно. Её указательный приставляет его большой палец к бугорку, нажимает сильнее, чем Харви рискнул бы, вращает слишком быстро, движется слишком сухо. Что-то подсказывает Харви, что он делал всё не так, и что если бы не тяжёлые перстни, если бы не острые длинные ногти Фиш, его бы уже выставили за дверь с просьбой не мешать, раз уж не может помочь.

Ничего страшного, он привык к статусу «чуть менее, чем совсем неудовлетворительно». Три с минусом — оценка, с которой он окончил почти все курсы в академии.

* * *

Фиш сама решает, когда поставить точку. Для Харви момент совсем не очевиден: вот только что она снова сжимала его руку бёдрами, переживая вспышку — а вот уже отпихивает его от себя, и ему приходится прислониться к столу, чтобы перевести дух. Фиш сползает со стола, оправляет платье, трусики, небрежными движениями приглаживает розовые перья в волосах. Харви уверен, что выглядит более раздавленным и растрёпанным, чем она, даром что его почти не трогали.

Даже так, когда она на каблуках, а он — на коленях, разница в росте очень ощутима. Харви молча притягивает её к себе, обнимает, вжимаясь лицом в мягкий живот.

— Что? — спрашивает Фиш раздражённо, и Харви молчит, и молчит, а потом она проводит ладонью по его волосам, и ему хватает — он улыбается, закрывая глаза.

— Я даже через платье чувствую, как ты колешься, — морщится Фиш. — Уйди.

— Никто не поверит, что мы ходили трахаться, — говорит Харви совершенно искренне. — Ты слишком идеальная.

«Для меня», — мог бы добавить он, чтобы звучать совсем сопливо, но Фиш понимает его правильно. Тянет за галстук, заставляя подняться на ноги — на его бедные, дрожащие ноги. Смотрит на приличных размеров выпуклость под ширинкой так, будто это не её рук дело, откидывает голову на бок и показывает пальчиком на шею.

— Один, — командует она сухо.

Харви прижимается губами, покусывает тёплую солоноватую кожу, обрабатывает крошечный кусочек Фиш, отданный ему на растерзание, пока даже в темноте не становится виден крупный яркий синяк.

— Теперь нужно выйти. По отдельности, чтобы всем было очевидно, что мы хотим не вызвать подозрений, — Фиш улыбается тонко, и Харви распирает от желания подхватить её на руки и поцеловать уже в насмешливые эти губы, но он знает своё место. И покорно салютует, и ждёт, пока она выйдет.

У него есть пара минут, и тёмная комната полностью в его распоряжении; здесь ещё пахнет сексом и Фиш — его руки ещё пахнут сексом и Фиш, он снова облизывает ладонь и расстёгивает наспех ширинку. В конце концов, ему нужно не так уж много.

* * *

Знакомый официант провожает его понимающим, слегка издевательским взглядом. Харви берёт с его подноса бокал с шампанским, а с фуршетного стола — сэндвич с креветками. Улыбается и кивает мэру, танцующему с двумя блондинками сразу. Кланяется на прощание Фиш — она даже не оборачивается, она беседует с одним из русских подручных Фальконе, смеётся ему, ненатурально содрогаясь всем телом. Харви бы советовал парню бежать, пока может.

Ночь подходит к концу. Харви едет в участок — писать отчёты, подшивать фотографии к делу. Жизнь идёт своим чередом.

Я н е по н и м а ю почему этот пейринг не шипперит весь фэндом. Готэмцы, вы разочаровываете :|
Алсо это моя первая попытка в фем со времен... 2012. Будьте милосердны.

Название: Как Мадонна
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1685 слов
Пейринг: Фиш Муни/Лайза
Категория: фемслэш
Жанр: юмор, флафф, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание:
— Я хочу, — говорит Фиш спокойно, тоже наблюдая за музыкантами и не бросая на Лайзу ни единого лишнего взгляда, — чтобы ты демонстрировала мне лучший в своей жизни оргазм каждый раз, как я буду трогать твоё колено.
Примечание: трансляция нездоровых представлений о сексе; написано для WTF Gotham TV 2017

Лайза приближается, покачивая бёдрами, кладёт узкие ладони на плечи Фиш, садится, обнимая коленями её бедра. Фиш маленькая, понимает она с удивлением; Лайза возвышается над ней бледной фарфоровой башней, и Фиш приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть ей в лицо.

У неё блестят глаза — тёмные и, как кажется Лайзе сейчас, не совсем человеческие; и Лайза улыбается слабо, но довольно, потому что это — власть в самой чистой её форме, и даже иллюзия этой власти над такой женщиной, как Фиш, заставляет бурлить кровь.

Ладони Фиш обнимают Лайзу за тонкую талию — кажется, совсем немного, и пальцы сомкнутся, собирая Лайзу в кольцо, в обруч, в пояс верности. Лайза дышит через приоткрытые губы и двигает бёдрами — вперёд-назад.

— Неправильно, — говорит Фиш. Её ногти впиваются Лайзе в поясницу через тонкую ткань прозрачного топа, заставляя прогнуться — совсем не от удовольствия.

Лайза уже знает — вскрикивать нельзя, морщиться тоже, и тем более — задавать вопросы.

— Знаешь, в чём твоя проблема, девочка? — говорит Фиш и гладит ласковыми пальцами щёку Лайзы, трогает раскрытые нежные губы. — Ты мыслишь, как шлюха, а должна — как Мадонна.

Это не звучит, как оскорбление, Фиш рассуждает об этом так же, как о закупках алкоголя в бар, и «шлюха» есть такой же термин, как «абсент» и «водка». Лайза вздыхает, ёрзает, садится, на этот раз опуская на колени Фиш весь вес своего хрупкого тела, подтягивает под себя ногу, неудобно оттопыривая колено — как если бы сидела в школе на столе, слушая отповедь директора.

* * *

Лайза старается быть лучше. Лайза не подходит к Фиш — это Фиш приходится встать и обойти стойку, и только тогда Лайза поднимает голову от бокалов, которые так старательно и бессмысленно протирает, и улыбается, робко поднимая уголки губ — как если бы Фиш была одновременно её деньрожденным тортом со свечками и рождественской ёлкой. Она не уверена, но ей кажется, что Фиш одобрительно кивает едва заметным движением.

Фиш прижимает её к стойке, целуя в шею так, словно Лайза — источник воды в пустыне, и Фиш добиралась до неё ползком по колючему песку сутками, неделями, месяцами. Лайза не знает, куда деть руки, она слабо трогает волосы, плечи, спину с острыми крыльями лопаток — нервозность, которую не подделать никакими репетициями.

Она чувствует ладонь на своём колене. Чувствует, как рука Фиш задирает длинную лёгкую юбку, как бродят пальцы по внутренней стороне бедра; Лайза вздрагивает со всей искренностью — нет лучшей лжи, чем полуправда, и ей сейчас поровну страшно и приятно.

— Моя девочка, — шепчет Фиш. — Amore mio...

Трусики на Лайзе кружевные, неудобные и тонкие, и Фиш могла бы порвать их одним сильным движением — но она берётся за резинку и тянет их вниз так бережно, что у Лайзы самую малость сжимается сердце.

— Может, — выдыхает она еле слышно, — может — не здесь?

Фиш вздыхает, звук долгий, протяжный, очень усталый; она шлёпает Лайзу по лицу раскрытой ладонью — не сильно и не больно, без особого интереса.

— Ну и зачем ты это сделала? — спрашивает она укоризненно, сжимая в пальцах подбородок Лайзы, и нужно это, чтобы Лайза не вертелась и смотрела ей в глаза, но Лайзу очень остро накрывает тем, какие эти пальцы тёплые и как от них едва заметно тянет солоноватым возбуждением.

— Но это же незапертое помещение, — говорит Лайза; ресницы хлопают, демонстрируя растерянность и искреннее желание оправдаться, но на деле ей хочется уйти от Фиш в подсобку и закончить начатое начальницей. — Кто угодно может войти. Как же моя девичья честь?

Это такая незнакомая территория для неё, но она старается, она представляет себя — чистой невинной девочкой, которая ходит в церковь по доброй воле и мечтает о первой брачной ночи, после которой семья мужа покажет гостям замаранные кровью простыни, и кровь эта будет не из порезанной артерии скоропостижно скончавшегося супруга.

Ей немного жалко ту Лайзу. Сколько дерьма в её хорошенькой головке, и как же ей не хватает хорошего секса, чтобы её прочистить.

— Вот именно, — Фиш качает головой, будто Лайза не понимает элементарных вещей. — Последнее, что тебе нужно — чтобы Фальконе вспомнил о твоей девичьей чести в самый ответственный момент. Он получит моральную травму, ты — пожизненное содержание и домик в деревне подальше от Готэма, а я?

Она уходит, и даже каблуки её цокают с укоризной; Лайза выжидает, пока за ней закроется дверь; стянутые наполовину трусики висят у неё в районе колен, и она прыгает на одной ноге, потом на второй, чтобы стряхнуть их совсем, опирается на стойку бедром, задирает подол юбки, закусывая край зубами; к чёрту подсобку — она справится быстро, никто не успеет войти.

* * *

Фиш допускает её до постели только на пятую неделю тренировок — только когда Лайза привыкает ходить легко, как пугливая лань, а не размашисто, от бедра; Лайза уже умеет петь по-итальянски песни, смысла которых не понимает, и готовить безвкусные, но полезные кексы, и прятать выбеленные волосы под лёгким шёлковым шарфом.

Лайза помнит, что нельзя быть агрессивной, и даже если шея Фиш выгибается рядом так соблазнительно, она не может впиться в неё зубами, и если хочется сжать в горсти густые тёмные волосы, лучше комкать простыни, и от этой странности Лайза чувствует себя скованно — но Фиш говорит, так даже лучше. Ты должна показать, что хочешь его, объясняет она — но он не должен думать, что для тебя это рядовое приключение.

Это — точно не рядовое приключение для Лайзы, она не была в постели с другой женщиной ни разу, если не считать поцелуев с подругами, за которые в барах наливают бесплатно второй коктейль; сможет ли она показать такую же беспомощность перед Фальконе?

Кто знает. Лайзе почему-то кажется, что дон не будет таким строгим судьёй, как Фиш.

Они нежатся с полчаса или около того. Лайза в основном лежит на спине, Фиш гладит всё её тело, целует неожиданные местечки, шепчет влюблённые глупости на мешанине языков. Лайза слушает внимательно — нельзя упустить ни слова, никогда не знаешь, когда Фиш придёт в голову остановить её посреди рабочего дня и потребовать повторить слово в слово всё, что было сказано в спальне.

Пальцы входят в неё — сначала два, потом три; покачиваются еле ощутимо, сгибаются — Лайза прикрывает глаза, это не то что бы феерически приятно, скорее похоже на расслабляющий массаж.

— Лайза, девочка моя, — говорит Фиш ласково, и Лайза чувствует себя так умиротворённо, что на какое-то мгновение отвечает ей рассеянной улыбкой и только потом понимает, что Фиш не была бы нежной просто так.

— Да? — спрашивает она сипло, поднимается на локтях, фокусирует на Фиш мутный плывущий взгляд.

— Я уже пятнадцать минут тебя трахаю, — говорит Фиш обыденно и скучно. — У меня затекла рука, а будь у меня член, так он бы вообще отвалился.

— Ммм, — тянет Лайза то ли согласно, то ли вопросительно, потому что совсем не уверена, чего от неё ждут.

— Ты уже должна была кончить, милая, — поясняет Фиш нежно.

Лайза замирает на мгновение, потому что — как прикажете сказать своей начальнице, что она ровным счётом ничего не сделала для того, чтобы этому поспособствовать? Фиш спасает её от этой неловкости, убирает руку, вытирает об простыню пальцы, недовольно качает головой.

— Мы тут не для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Давай, — она делает приглашающий жест. — Покажи мне.

Чувствуя себя всё более неловко, Лайза откидывает на подушки голову, раскрывает рот в страстном придыхании и стонет; для достоверности даже вздрагивает всем телом, впервые задумываясь, насколько, должно быть, глупо выглядят оргазмы для людей, в них не вовлечённых.

Фиш со вздохом закрывает ладонями лицо.

— Это ужасно, — говорит она. — Ты безнадёжна. Оставь меня, просто оставь.

* * *

Они занимают столик в тёмной части зала. Вечер пятницы — пока что тут не слишком многолюдно, но скоро совсем не останется мест. На сцене настраивают инструменты какие-то малоизвестные музыканты, и Лайза косится на солиста с ноткой зависти: она планировала так же стоять у микрофона в ярком пятне света — и где оказалась в итоге?

Конечно, её миссия интереснее в разы, но любая девочка в глубине души считает, что в её жизни слишком мало блёсток.

— Я хочу, — говорит Фиш спокойно, тоже наблюдая за музыкантами и не бросая на Лайзу ни единого лишнего взгляда, — чтобы ты демонстрировала мне лучший в своей жизни оргазм каждый раз, как я буду трогать твоё колено.

Это звучит так смешно и абсурдно, что Лайза хихикает — тут же получив шлепок по губам, смазывающий старательно наложенную помаду.

— Что я говорила про зубоскальство?

Лайза покорно опускает голову, щёки застенчиво розовеют, светлые локоны падают на лицо, и Фиш убирает их, нежно заправляя пряди за ухо.

— Так-то лучше, — мурлычет она.

Лайза напряжена, как перед выступлением, даже хуже — это самый странный перфоманс в её жизни. Она занималась сексом в публичных местах, бога ради, как-то раз они с парнем ласкались прямо в толпе на танцполе, но в такие моменты ей было глубоко насрать, кто может обратить на них внимание, всё смывала волна адреналина и удовольствия; сейчас всё иначе, ей скорее хочется писать, чем заниматься сексом, и она очень остро понимает, как будет выглядеть, заходясь в судорогах и покрикивая в разгар концерта.

Девять-один-один, пришлите помощь, тут человеку хорошо.

Она смеётся снова и едва не пропускает первое лёгкое прикосновение к колену; замирает всего на долю секунды — потому что это не рука, Фиш толкает её колено своим, и было ли это сигналом, или она просто неловко пошевелилась?

Промедление наказывается немедленно — Фиш стискивает пальцами её лицо, сжимает так, что губы складываются в тугой бантик.

— Уволю, — говорит она жёстко. Лайза сглатывает и пытается в этой железной хватке как-то кивнуть.

* * *

После секса нельзя закурить, и это убивает Лайзу больше всего. Она думает о сигарете, как о чём-то невообразимо далёком и желанном, пока лежит у Фиш на груди, и та лениво играет с завитками её волос.

— С чего вы взяли, что Фальконе будет так ужасен? — интересуется Лайза сонно. Засыпать сразу тоже нельзя. Чёрт бы побрал эти сложные социальные пляски.

Она ждёт очередной оплеухи за наглый вопрос, но Фиш смеётся негромко и проводит ладонью по её спине, крепче прижимая Лайзу к себе.

— Ни один мужчина с самомнением его размеров не умеет доставить женщине удовольствие, — доверительно сообщает она. — Кроме того, я каждый месяц пью чай с его женой.

Лайза глухо смеётся ей в тёплое плечо.

— Всё ещё гогочешь, как пьяный грузчик. Нужно мягче, женственнее, — поправляет Фиш. — Но твои оргазмы стали более-менее терпимыми. Можно было бы лучше, — она вздыхает тяжело. — Но будем надеяться, что в пылу страсти Фальконе не заметит мелочей.

Лайза думает сонно, что в чём-то может понять мадам Фальконе: в конце концов, фальшивые оргазмы — выгодная валюта, и неважно, покупаешь ты за них вес в обществе, новое платье или чью-то ласку.

— Попрактикуем утренние часы, — говорит Фиш ей на ухо. — Ты должна проснуться первой, но не подавать виду, чтобы он мог понаблюдать за тобой, такой юной и мирной, в рассветных солнечных лучах. Поняла?

Лайза засыпает раньше, чем Фиш заканчивает говорить.

@темы: фанатское, мои кривые ручки, картинГофлуд

---

Пост третий: имени Витеньки.

Этот текст писался час и еще месяц; час ушел на текст, месяц -- на адекватный перевод загадки, потому что имеющиеся варианты меня не устраивали Алсо хэдканоны на аутичного Витеньку вы можете забрать из моих холодных мертвых рук.

Название: Кусок мяса в форме руки
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: драббл, 997 слов
Пейринг/Персонажи: Виктор Зсасз, Эд Нигма, зазетты-ОЖП
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: Виктор посмеивается над этой мыслью, вытаскивая ногтевую пластину из чужого мизинца.
Примечание: написано для WTF Gotham TV 2017

Первыми Виктор вынимает ногти. На удивление ровные, гладкие, коротко стриженные, они выходят хорошо, оставляя на своём месте красные выемки; из них течёт кровь — густая и тёмная.

— Ты делаешь маникюр? — спрашивает Виктор. — Выглядит очень гигиенично. Приятно работать.

Человек не отвечает. Достаточно ожидаемо; он кричал, конечно, пока Виктор отрезал ему кисть, но сейчас его догнал болевой шок, и он валяется на полу, корчась и прижимая обрубок к груди. Из обрубка виднеется ровный серый срез кости. Вытекает кровь — другая. Яркая, бьющая бурным маленьким фонтаном.

— Ты выживешь, если наложишь жгут, — говорит Виктор. Он, в принципе, настроен доброжелательно к этому человеку. У него нет причин его ненавидеть, и нет приказа его убивать, и ему неинтересно смотреть, как люди скулят и истекают кровью у него в ногах — такое быстро приедается.

Человек смотрит мутным взглядом — у него синеют губы, и Виктор на самом деле сомневается, что тот сможет перетянуть сосуды и позвонить в скорую, но это не его дело, — и начинает отползать, нелепо содрогаясь всем телом. Как гусеничка.

Виктор посмеивается над этой мыслью, вытаскивая ногтевую пластину из чужого мизинца.

— Вот поэтому тебя считают чокнутым садистом, — София перешагивает через человека, подталкивает его ботинком в бедро, чтобы он оказался в коридоре, и закрывает за ним дверь.

Каира звучно шлёпает пузырём жвачки и кивает, демонстрируя солидарность. Виктор хмурится, дует губы: он уверен, что девочки над ним издеваются, но никогда не может этого доказать.

Без ногтей рука выглядит неестественно, как плохая хэллоуинская декорация. Весь стол заляпан, и пол заляпан, и всё, что может быть в крови — в крови; Виктор вытирает перчатки о спинку дивана, меняет щипчики на нож.

— Буэээ, — София подбирает руку, прижимает её к своей шее, пальцы ещё тёплые и гнутся, и она сгибает их, чтобы выглядело так, будто рука её душит, оставляя на коже мокрые красные отпечатки. — Рука-убийца! Серьёзно, зачем мы это делаем?

Пузырь жвачки шлёпает заинтересованно.

— Так надо, — Виктор напряжённо сдвигает мышцы в тех местах, где у людей брови, и протягивает ладонь. — Руку.

София смеётся, вкладывает в его ладонь свою. Виктор тяжело вздыхает:

— Другую руку, Софи, — Софии надоедает кривляться, так что обрубок Виктору возвращают.

Ножиком Виктор проводит тонкие полосы по всей длине кисти. Он не любит снимать кожу, никогда не любил: свежевание — штука неудобная, люди часто умирают в процессе, не от кровопотери, так от болевого шока. Плюс это просто неприятно — и выглядит, и ощущается. Виктор тянет за краешек кожи, и она неохотно отрывается, открывая нижний слой.

— Похоже на то, как чистят апельсин, — говорит София. — Или томат. Скорее томат.

Виктор уверен, что томаты и апельсины чистят совсем не так, как снимают кожу с людей, но у него в целом не очень хорошо с аналогиями. Под кожей лежат мышцы, они тугие, тёмного багрового цвета; Виктор аккуратно обходит запястья — вопрос привычки. Там сосуды, при их повреждении жертва, скорее всего, не выживет, а свежевание обычно используют для устрашения, не для казни.

Где-то в мышцах есть тонкие ниточки нервов. Виктора немного восхищает строение человеческого тела, его абсолютно нелогичная, но такая стройная организация; Виктор думал однажды, что мог бы стать врачом, но ему вряд ли хватило бы врождённой эмпатии.

Хотя он бы хорошо проводил операции. Например, ампутации. Хех.

— Я бы поняла, если бы мы делали это, пока рука крепится, ну, к телу, — София крутится рядом, присаживается на край стола, и Виктор сгоняет её, толкая локтем — он чистый. — Я бы поняла, если бы мы унесли руку. Трофей! Но это?

Виктор не отвечает. Он решает сложную задачу — ему никогда ещё не приходилось вытаскивать из тела кости. Может быть, если сделать ещё надрезы...

— Я просто хочу сказать, что при доне Фальконе... — Виктор хватает Софию за плечо, зажимает ей ладонью рот. София смотрит, широко раскрыв глаза. Удивлена? Боится? Каира шумно сглатывает — Виктор почти уверен, что вместе со жвачкой. Больше никаких пузырей.

— Не. Надо, — говорит Виктор спокойно и раздельно, почти по слогам. Он не злится, нет; он просто хочет, чтобы его поняли, желательно — с первого раза, потому что второй раз люди обычно не переживают.

София кивает, Виктор отпускает её и возвращается к делу — ободранная рука, маслянисто поблёскивая кровавой пленкой, лежит на столе. Под ножом мясо расходится легко, распускает волокна, как распоротый свитер, Виктор нетерпеливо подцепляет ткани, пытаясь обнажить кость, и они некрасиво рвутся. Виктор прикидывает задумчиво, какого цвета нитками это зашивать.

София с Каирой шепчутся о чём-то, поглядывая в его сторону. Виктор надеется, что они не обсуждают его уши — они выглядят смешно с этого ракурса, он знает.

* * *

— Что это? — спрашивает Нигма.

— Я принёс, — отвечает Виктор спокойно. Нигма всё ещё смотрит странно, и он развивает мысль: — Ты просил.

— Я просил тебя принести мне... кусок мяса в форме руки? — Нигма брезгливо трогает его тыльной стороной карандаша.

Виктор неловко переступает с ноги на ногу.

— Без кожи, кости и ногтей пять пальцев; дай ответ скорей, — зачитывает он по памяти. Теперь он начинает задумываться, что, может быть, стоило принести только пальцы.

— Я могу. Отрезать, — добавляет он на всякий случай.

Нигма заходится кашлем. Потом снимает очки, протирает их платком.

— Это загадка, — говорит он. — Зсасз, загадка. Ты знаешь, что такое загадки? — Виктор медленно кивает. Он слышал, типа, что-то такое. Раньше. — Я хотел — хотел быть с тобой — дружелюбным. Это загадка про перчатки. Потому что, — Нигма кивает Виктору на руки, — ты носишь перчатки. Вот и всё.

Это... на самом деле многое объясняет.

— Не нужно было отрубать руку? — уточняет Виктор на всякий случай.

— Не нужно было, — подтверждает Нигма. Смотрит на неё, хмыкает снова. — Хотя работа хорошая. Очень... ровно. И шов аккуратный. Ты всегда выполняешь приказы так — буквально и без возражений?

Виктор не понимает вопроса, но кивает. Нигма хмыкает ещё раз, надевает очки на нос, поправляет и осторожно отодвигает от себя папку, на которой лежит подношение. Виктор смотрит на свои руки, затянутые в перчатки, шевелит пальцами; их пять, и в перчатках нет ни ногтей, ни костей, и — о.

О.

Виктор медленно расплывается в улыбке. Берёт гостевой стул, ставит перед столом Нигмы спинкой к нему, садится и складывает руки на спинку. На руки ставит подбородок.

— Загадки, — с улыбкой повторяет он. — У тебя есть ещё?

— Хм, — Нигма трёт подбородок. — Ты снова будешь отвечать частями тела?

Виктор не понимает вопроса, но теперь не кивает, только улыбается шире, и Нигма улыбается ему в ответ.

— Значит, слушай. Два братца через дорогу живут...

Дружба Витеньки с Барбарой -- не то, что я рассчитывал открыть для себя на этой битве, но теперь я этого хочу :| Вообще я хотел донести с Барбарой фема, но упс
Алсо -- первое явление Лайзы, моей королевы

Название: Торт на завтрак
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: драббл, 986 слов
Пейринг/Персонажи: Барбара Кин, Виктор Зсасз, Лайза, упоминается Барбара Кин/Джим Гордон
Категория: джен, гет
Жанр: повседневность, кинк, missing scene
Рейтинг: R
Краткое содержание: Барбара думает, каковы её шансы сыграть в красавицу и чудовище, очаровать убийцу, предаться порочной страсти на кухонном столе и сбежать, пока Зсасз будет приходить в себя.
Примечание/Предупреждения: отсылки к селфхарму, knifeplay; серия 1х07; написано для WTF Gotham TV 2017

— И сколько их, гм, всего? — спрашивает Барбара.

Вот она — её жизнь, спешите видеть. Сидеть на кухне огромного загородного дома и вести светские беседы с наёмными серийными убийцами. Возможно, длинные семейные чаепития готовили её именно к этому?

— Двадцать восемь, — отвечает Зсасз. У него по локоть закатаны рукава чёрной пафосной рубашки, и на руках от запястья до локтя — короткие зарубки: группками по четыре параллельных и одна поперёк.

Где-то в этом доме есть глава мафиозной семьи, дон Фальконе, и жених Барбары, Джим Гордон, наверняка вместе с напарником. Они решают судьбы — свои, её, всего Готэма.

На кухне пахнет сладкими кексами. Барбаре даже неловко, но у неё немного тянет в животе: она не позавтракала, слишком нервничала.

— Как-то мало, — говорит она. Желание втянуть голову в плечи — инстинктивное, Барбара едва его перебарывает. Зсасз не замахивается, не бьёт по лицу, и она медленно выдыхает.

— По одному на каждого убитого. И не говори, что я убил мало, — Зсасз улыбается своим лягушачьим ртом. — Во-первых, больше, чем ты. Во-вторых, убийства — это вообще не мой профиль.

— А что? Подработка? Хобби? — Барбара нервно смеётся. Вряд ли она хочет знать, что за «профиль» у этого типа. Вряд ли это вязание крючком, если только из чужих кишок. — А порезы что же? Наказание?

Зсасз качает головой, всё ещё улыбается — как будто Барбара ужасно, невыносимо забавная.

— Награда? — пробует Барбара ещё раз. А что? В колледже она встречала и более странные вещи.

— Нет, — говорит Зсасз. — Не совсем.

— Но это приятно? — с нажимом спрашивает Барбара.

— Скорее да, чем нет.

Зсасз очень информативен. Совсем как Джим в свои лучшие дни. Барбаре хочется плакать и обещать самой себе, что если с Джимом не сложится, то никогда, никогда больше она не свяжет жизнь с эмоционально подавленным мужчиной.

Хоть бы Джим выжил, думает она после этого.

— Тогда почему всего двадцать восемь?

Зсасз склоняет набок голову, смотрит по-птичьи, в глазах, кажется, не хватает прокручивающегося колёсика загрузки. Попробуйте повторить вопрос позднее или перезагрузите машину. Барбара пытается.

— Если это приятно, почему бы не резать руки чаще?

Это какая-то обратная психология, ей-богу. Барбаре кажется, что она слышит в голове голос терапевтки, с которой воевала в старшей школе, и переиначивает каждое её слово, выдавая Зсасзу полную противоположность. Тонкая психологическая диверсия.

Или ей просто скучно, потому что Джим вершит судьбы Готэма, а она сидит на кухне в маленьком чёрном платье, и даже с кексами ей помочь не разрешили.

— Это как торт, — говорит Зсасз. — Торты вкусные, потому что ты ешь их один раз в год, на день рождения.

Барбара подаётся к нему ближе, понижает голос до заговорщического шёпота:

— Тебе не говорили, что взрослый человек — это тот, кто может позволить себе торт на завтрак, обед и ужин каждый день?

* * *

— Вот здесь, — говорит Зсасз, и прижимает её пальцы к своей груди. Грудь у него белая, гладкая и безволосая — Джим так не выглядит, даже когда сбривает всё подчистую. Ещё он определённо хорошо сложен, и на нём меньше шрамов, чем Барбара предполагала.

Наверное, это значит, что он хороший спец.

Барбара думала, они ограничатся руками, но Зсасз оказался против. Руки, сказал он, для ведения счёта; я же не рисую в твоей чековой книжке? Барбара не стала спорить.

В руках у неё — кухонный нож, маленький и острый, для чистки фруктов. Даже таким крохой можно убить человека, если постараться, Барбара смотрит на живот Зсасза, мягкий и беззащитный — воткнуть и провернуть, протащить с силой до паха, оставляя расходящиеся розовые края болтаться, зацепляя и вытаскивая кишки; но Зсасзу хватит секунды, чтобы схватить — сломать запястье, сломать шею. Она может успеть — а может даже царапины не оставить. И потом ещё нужно как-то убежать, минуя всю охрану...

Риск того не стоит. Она это знает, а Зсасз знает, что знает она, и поэтому берёт её руку в свою и помогает нащупать ребро.

Никаких важных сосудов, никаких нервов близко к коже, и даже если рука дрогнет — Барбара вряд ли пробьёт нечаянно кость. Барбара старается не думать, как они выглядят — Зсасз в расстёгнутой рубашке с закатанными рукавами, полусидящий на барной стойке, и Барбара, склонившаяся к его груди с ножом.

Не так она представляла себе этот день. Интересно, чем занят сейчас Джим? Возможно, пьёт с Фальконе чай. Возможно, уже мёртв.

Барбара делает первый надрез.

Зсасз даже не вздрагивает, просто смотрит вниз — на узкую полоску, вздувшуюся тёмными багровыми пузырьками. Тонкая струйка медленно, неохотно тянется по груди вниз, бежит по складочкам на теле, как горный ручей по извилистым склонам.

— Ну надо же. Красная, — ухмыляется Барбара.

— Вопреки расхожему мнению, я не земноводное, — отвечает Зсасз спокойно. Барбара смотрит ему в глаза — чёрные, поблёскивающие на свету маленькими нефтяными лужицами, потом вниз — на добежавшую до пупка кровь и на ширинку, слегка приподнятую проявившим интерес членом.

Определённо не земноводное.

Барбара думает, каковы её шансы сыграть в красавицу и чудовище, очаровать убийцу, предаться порочной страсти на кухонном столе и сбежать, пока Зсасз будет приходить в себя. Зсасз улыбается краешком губ — Барбара догадывается: никакие.

Она проводит ещё одну полоску, параллельную первой, на ребро выше. У Зсасза какие-то невероятно трогательные розовые соски, и будь момент другим — Барбара бы не устояла лизнуть. Укусить. Джим обычно одобрял.

Джим не одобрял, когда Барбара лезла в его дела, и посмотрите, к чему это привело. Барбара чувствует, как противно свербит в носу, щиплет глаза. У неё пальцы в крови, она понимает это очень остро, зачем-то суёт один в рот, слизывает солоноватую жидкость.

— Ох, господи, — раздаётся от дверей.

Зсасз мгновенно стекает со стойки.

* * *

— Извращенцы, — говорит Лайза, хлопая дверцами шкафчиков. — Нет, ну что же вы перестали! Как будто вам мешает аудитория, право слово!

Зсасз пожимает плечами, прижимая к ранкам на груди пропитанный красным платок. Барбара сидит на стуле, кусает губы — чувствует себя неловко, как нашкодившая школьница; и откуда только в этой женщине, в этой девчонке, такие знакомые, совсем материнские повадки, каждое слово — как из её собственной памяти достали?

— Ваше счастье, — продолжает Лайза, — что этого не видел дон. Ещё раз застукаю, Виктор — непременно ему донесу, чем ты занимаешься с гостями, так и знай.

Она сгружает в посудомойку чайный набор и уходит, гордо подняв голову, цокая по мраморным плитам каблучками. Оставляет их наедине.

— Без праздника, — говорит Зсасз весомо, — торт — это просто закуска к чаю.

Он застёгивает рубашку. Джима всё ещё нет.

Прошлое Витеньки -- одновременно тема, которую я хочу копать, и тема, которую я хочу оставить т а й н о й

Название: Раннее развитие
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: драббл, 695 слов
Пейринг/Персонажи: Виктор Зсасз, Барбара Кин, упоминается Марио Фальконе
Категория: джен
Жанр: флафф, AU, кид!фик, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: они часто оказываются вместе в одной пустой комнате — чем темнее и тише, тем лучше.
Примечание/Предупреждения: странные фаноны, преканон; написано для WTF Gotham TV 2017

Они часто оказываются вместе в одной пустой комнате — чем темнее и тише, тем лучше.

— Мисс Кин, — приветствует Виктор. Он сидит на подоконнике, чёрный картонный силуэт с рыжим пятнышком сигаретного огонька. Тонкий дымок вьётся спиралью и уходит в открытую форточку.

— Мистер Зсасз, — отвечает Барбара, приседая в вежливом книксене. На ней розовое платье, пышное, как шапка молочного коктейля, и тесное, как средневековые тиски. Барбара мечтает выбраться из него в комфортную пижаму, но до этого ещё несколько часов утомительного светского вечера.

Барбара залезает на подоконник, стряхивает туфельки (розовые) с бантиками (розовыми), подтягивает под себя ноги в белых кружевных гольфиках. Виктор отодвигается, чтобы не пропитать её платье сигаретным запахом.

Они молчат. Виктор в принципе не очень разговорчивый малый, а Барбара уже переросла те годы, когда задавала бесконечные невежливые вопросы: почему ты лысый? почему ты никогда не смотришь в глаза? это правда, что ты вырастешь и будешь убивать людей?

— Ты порезался?

Или нет.

Виктор смотрит на свою руку так, как будто она чужая. Над тонким белым запястьем — красная бугристая полоса, еле схватившаяся корочкой. Барбару подмывает ткнуть в неё пальцем.

Удивительно, что Виктор терпел её все эти годы.

— Я порезал, — поясняет Виктор; как обычно, его объяснения не делают ничего лучше. Он рассеянно проводит над ранкой ладонью, не касаясь её, пепел с сигареты сыплется ему на брюки; Барбаре интересно — чем это он, ножом? Слишком тонким выглядит порез. Может быть, канцелярским, какие использует папа в работе? — Сам. Ты не принесла кексы?

Он кажется расстроенным. Барбара виновато разводит руками.

— Я пыталась. Но потом пришлось размазать их по лицу одного типа.

— Типа?

— Марио, — Барбара кривится так, будто её стошнит от одного имени.

— Что он сделал?

Барбара поджимает губы, смотрит на Виктора из-под накрученной чёлки, решает: стоит ли? не посмеётся ли? не скажет ли, что Марио был прав?

— Он сказал, что я здесь только потому, что мои родители спят и видят, какому богатому сынку меня сплавить, — говорит она медленно. Виктор смотрит на неё внимательными тёмными глазами, они блестят, как мамины серёжки. — Что девчонки хороши только как... как будущие трофейные жены, — больше всего Барбару ранит то, что она не может не думать: Марио прав. Не во втором, конечно, но в первом... она знает своих маму и папу. Знает, увы, слишком хорошо, чтобы сомневаться: ей уже присматривают хорошую партию. В конце концов, ей целых десять лет.

Но злиться на родителей неприлично, и кексами в них не кинешь, и поэтому Барбара стискивает кулачки и шипит имя Марио так, будто это ругательство и страшное проклятье.

— Он думает, что если он Фальконе, то ему все можно, — говорит она, и слова тяжёлые и едкие, розовый сладкий яд — «женское» оружие. — Как будто они владеют этим городом!

Виктор издает звук — что-то вроде хмыканья и мурчания одновременно.

— Извини, — поправляется Барбара быстро. — Иногда я забываю, что ты на них работаешь.

Виктор урчит согласно, щелчком отправляет сигарету в форточку и поворачивается всем корпусом, внушительно и изящно.

— Марио — маленький жалкий нытик, — говорит он доверительно. — В следующий раз бей его. Как девчонка.

— Как девчонка — это значит?.. — Барбара склоняет голову на бок, как маленькая заинтересованная птичка.

Виктор наклоняется к ней ближе, шепчет в самое ухо:

— Кухонным ножом в брюшную полость.

Барбара смеётся, прикрывая ладонью рот — как учит мама; девочке неприлично проявлять эмоции ярко, сдержанность и приглушённость, вот что пристало маленькой леди. Уж точно не размазывать розовый крем по прилизанным волосам будущего наследника мафиозной семьи. Сдавленный смех звучит ещё хуже, чем обычный: булькающие и свистящие звуки, напоминающие некоторые естественные звуки организма. И от этого ещё смешнее — потому что, в конце концов, Барбаре Кин десять лет, и у неё чувство юмора младшеклассницы, даже если она не по годам умна для своих лет.

Виктор спрыгивает с подоконника, протягивает Барбаре руку — как будто она принцесса, а он рыцарь, помогающий ей спуститься с лошади, или что-то вроде того. Если бы он не был таким страшным (во всех смыслах), он мог бы стать её первой детской любовью, честное слово.

— Куда мы? — спрашивает Барбара, нашаривая туфельки в темноте.

— Кексы, — отвечает Виктор внушительно. — Они на кухне.

— Ооо, я не уверена, что нам можно на кухню!

Барбара говорит это, уже шагая за Виктором к выходу. Они открывают дверь — в коридоре чуть светлее, слышна музыка из танцевальной залы, голоса и смех. Виктор пожимает плечами. Кексы явно приоритетнее, чем соблюдение правил. Ценный урок, решает Барбара, намного лучше тех, которые даёт мама.

@темы: фанатское, мои кривые ручки, картинГофлуд

---

Пост второй: имени Эд/Кристин

Стоит уточнить, что я шипперю этот пейринг в некой альтернативной вселенной, где Эд не крипи-сталкер, а социально неловкий кексик с проблемами, и никто в итоге не умирает :| Алсо -- именно с них я начал делать к работам примечание о негетеросексуальности персонажей. Я так и не смог дойти до комментов и ответить там, почему, но если вкратце -- HOW DARE YOU PERSUME THEY ARE HETEROSEXUALS??? в чистом виде.

Ради этого текста я гуглил бьюти-блоги. Узнал слово "консилер". И что он бывает зеленым, ЗЕЛЕНЫМ КАРЛ.

Название: In the shadows
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 2048 слов
Пейринг/Персонажи: Эдвард Нигма/Кристин Крингл
Категория: гет
Жанр: драма, хёрт/комфорт
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: никто не использовал архивы участка по назначению, это факт. В архивы ходили либо заниматься грязным офисным сексом, либо плакать.
Примечание/Предупреждения: ориентировочно первый сезон; домашнее насилие; персонажи не гетеросексуальны; написано для WTF Gotham TV 2017

Никто не использовал архивы участка по назначению, это факт. В архивы ходили либо заниматься грязным офисным сексом, либо плакать.

Кристин чаще выпадало первое, но иногда (всё чаще) случалось и второе. Для плача у неё был специальный угол — за рядом металлических тумб с ящиками картотеки, в тёмном квадрате, на который не падал свет из коридора. Прелесть этого места была в том, что его не было видно от двери, если сесть там на пол — и если зажать себе рот ладонью, когда к двери подходит человек, можно избежать неприятных разговоров.

Кристин зажала рот. Дверь скрипнула; в пятне света появилась вытянутая тень. Кристин пыталась дышать ровнее, но неумолимая икота заставила её сдавленно пискнуть и подскочить.

Тень приблизилась.

— Простите? — просто прекрасно. Кристин шумно выдохнула, сняла очки и протёрла глаза.

— Эдвард, — голос у неё уже не дрожал и, если бы не сыроватые нотки, был бы совсем обычным, уверенным и строгим. — Тебе что-то нужно?

Нигма остановился за преградой из тумб, положил на неё руки и перегнулся. Его зализанная голова, ровная и вытянутая, как лампочка, смотрела на Кристин сверху. Лицо у Нигмы было перевёрнутое и озадаченное. Кристин задрала голову, напряжённо встретила его взгляд, подняла в немом вопросе брови.

— Я могущественнее бога и злее дьявола, — сказал перевёрнутый Нигма, и Кристин вскинула руку, останавливая его на полуслове.

— Ты уже загадывал эту, — она устало вздохнула и положила тяжёлую голову на подтянутые к груди колени. — Ничего. Тебе не нужно ничего, а значит, пожалуйста, иди, куда шёл.

— Хорошо, — сказал Нигма. — Виноват.

Он попятился к выходу и закрыл за собой дверь, оставив Кристин в относительной темноте. Этого хватило, чтобы в глазах снова стало мокро.

* * *

Дверь открылась второй раз, и сразу закрылась снова. Кристин решила бы, что кто-то ошибся, но шаги — возмутительно бодрые, — застучали по полу. На этот раз Нигма не остановился за тумбами, он обошёл их и беззастенчиво опустился на пол; понятие о личном пространстве всё ещё было для него в диковинку, и Кристин могла увидеть своё отражение в его квадратных очках.

Глаза под очками были тёмные и спокойные, и это почему-то успокаивало Кристин.

Нигма что-то бережно прижимал к груди, и когда взгляд Кристин до этого дошел — Эд просто разжал руки, и на пол посыпались баночки и тюбики. Последним упал завёрнутый в несколько слоёв целлофановый сверток, его Нигма подобрал и всучил Кристин.

— Приложите к глазам, — Кристин с подозрением посмотрела на сверток и снова на Эда. — Лучше не спрашивайте меня, что там, но оно холодное и поможет снять покраснение и отёк.

Звучало подозрительно, но у Кристин не особенно был выбор.

— Зачем всё это? — от холода переносицу почти сразу стало ломить, но ощущение, будто в глаза насыпали песка, пропало. Кристин бы и сама дошла до ванной и умылась холодной водой — рано или поздно — но это было приятно.

— Я подумал, что раз вы не хотите, чтобы вас видели, пока вы плачете, вы не захотите выходить в коридор с очевидными следами слёз на лице.

Кристин открыла глаза и из-под свёртка посмотрела на Нигму — тот сидел на полу, скрестив ноги, и перебирал принесённые баночки. Зачем это тебе, хотела уточнить она. Но не стала — возможно, потому, что ответ был слишком очевиден, и ей не хотелось его сейчас слышать.

— Поэтому ты принёс... помаду и медицинские перчатки? — против собственных ожиданий, Кристин улыбнулась, и Нигма улыбнулся тоже — совершенно зеркально и почти пугающе.

— Не совсем.

Перчатки шлёпнули его по рукам, Нигма пошевелил синеватыми пальцами, потом сплёл их в замок, вывернул кисти рук перед собой и хрустнул костяшками, как перед сложной работой.

— Это — для синяков, — сказал он спокойно. У Кристин снова перехватило горло, стянуло живот, как будто под дых ударили кулаком; по крайней мере, на этот раз Нигма не пытался задавать вопросы. — Я предпочёл бы нанести специальную мазь — но это их не скроет, только подчеркнёт. Поэтому... план «Б».

Кристин опустила взгляд — по полу были разложены отдельными группками коробочки с пудрой, тюбики с тональным кремом и другие, не менее интересные вещи.

— Откуда у тебя вся эта косметика?

Нигма взял её свободную руку в свои, бережно повернул, изучая... масштабы. Нажал — Кристин сжалась, задушив недовольный звук раньше, чем успела бы его издать. Эд всё равно почувствовал и утешающе погладил — так легко, что это совсем не ощущалось.

— Я обошёл всех девушек в участке, чья цветовая гамма приблизительно совпадает с вашей, и опросил их по списку.

— И они просто дали тебе всё, что ты попросил? — Кристин недоверчиво фыркнула.

— Более того, многие сказали, что я могу ничего не возвращать, а одна сразу пошла мыть руки, — Нигма пожал плечами, раскладывая на её коленях большой носовой платок. — Мне кажется, они думают, что я собрался делать парадный макияж очередной нашей Джейн Доу.

— А ты бы стал? — Кристин негромко рассмеялась.

— Зачем? — Нигма казался искренне возмущённым. — Для этого есть похоронные бюро!

Кристин рассмеялась громче, и смеялась, пока у неё не кончился воздух, пока на глазах снова не выступили слёзы, пока смех не перешёл в тихий всхлип. Потом она икнула — снова. Нигма сидел рядом, сложив руки на оттопыренные острые колени, и смотрел. Не моргая. Кристин почти хотелось, чтобы он попытался её обнять, тогда она с чистой совестью стряхнула бы его руку и сказала убираться.

Вместо этого она отдышалась и протянула Эду руку, разукрашенную фиолетовыми пятнами.

— Тон не идеальный, прошу меня простить, — сказал Нигма — как будто Кристин не переживала только что очередную волну истерики у него на глазах. Голос его звучал действительно расстроенным; правда, на взгляд Кристин, расстроен он был скорее тем, что не смог попасть в яблочко. Нигма был тем ещё перфекционистом. В любом вопросе.

Нигма вооружился стиком консилера и сделал несколько зелёных точек на поверхности синяка, а потом смазал их одним длинным движением. Баночек с основами было две; Нигма поднес к её руке одну, вторую, провёл некий сложный мыслительный процесс и сделал выбор. Шлёп — это он снял одну пару перчаток и надел вторую.

Зачарованная, Кристин наблюдала, как Нигма размазывает тонкий слой почти бесцветной массы поверх замаскированного синяка; конечно, она занималась этим сама — в конце концов, она красилась каждый день перед работой, но когда её последний раз кто-то красил? Мама, когда она собиралась на выпускной, и у неё было красивое красное платье в тон волосам?

Сверток на лице подтаял, рука затекла. Кристин отложила размокшее... что-то на пол, откинула затылок на прохладный металл тумбы, посмотрела в серый потолок. Нигма сосредоточенно двигал по руке мягкой пуховкой, закрепляя результат пудрой. Ритмичные движения успокаивали, почти гипнотизировали. Крошки пудры оседали на платке, на полу — Кристин не сомневалась, что, закончив, Эд примется ползать тут на четвереньках и стирать все следы.

Тёплые пальцы коснулись её шеи. Кристин вздрогнула и не сразу поняла, что Эд всего лишь убирает отдельные выбившиеся пряди, чтобы оценить второй синяк. Краем глаза она видела, как сжимаются его губы в тонкую бескровную нитку; если хорошо постараться, можно было представить, что он не злится, а просто недоволен объёмом работы, который ему выпал.

— Здесь царапина, — сказал он спокойно, прохладным негромким тоном, похожим на сквознячок из морга. Он был в третьем комплекте перчаток и снова наносил консилер, обходя ранку по небольшой дуге. — Я прикрою то, что вокруг, но на неё косметику лучше не накладывать.

— Ты знаешь много о косметике, — Кристин посмотрела на Эда из-под прядей, свесившихся на глаза. Нигма дёрнул плечами. Шлёп — смена перчаток.

— Много пользовался в старшей школе, — ответил он.

— Замазывал прыщи?

— И прыщи тоже, — Нигма всё ещё был спокоен и сосредоточен. — У меня есть идея, если вы позволите...

Он подождал, пока Кристин кивнёт. Снял перчатки, обтёр платком пальцы, убирая с них вездесущий тальк — и запустил их в волосы Кристин. Кристин вздрогнула; Нигма остановился. С полминуты они смотрели друг другу в глаза, и только после этого Кристин поняла, что дышит так, как будто бежала стометровку, и за ней при этом гнались злые псины.

— Вот так, — чуткие пальцы нащупали заколку, один щелчок — и старательно скрученная конструкция на голове рассыпалась водопадом по самые плечи.

— Эдвард! — Кристин охнула, невольно вскидывая руки, чтобы ощупать это безобразие. Нигма улыбнулся, склонив голову к плечу — стёкла очков блеснули солнышками, отражая свет из коридора. — Это непрофессионально!

— Это красиво. И так совсем не видно шею, — он снова протянул руку. — Можно?

Кристин возвела глаза к потолку — не с настоящим раздражением, а с игривой пародией на него, — и немного подалась навстречу. На этот раз пальцы взяли её за подбородок, аккуратно придерживая на месте; жест был интимный и при этом начисто лишенный всяческого эротизма. Иногда Кристин даже становилось от этого чуточку грустно. Совсем немного — нажима — нужного внимания — правильных деталей...

И Нигма стал бы совсем как те копы, которые флиртовали с ней все дни напропалую. Этот мир всё-таки был очень, очень сложным.

Нигма аккуратно прошёлся по её губам помадой. Кристин даже не видела, какого цвета — но на этом этапе она уже доверяла цветовому чутью Эда почти так же, как своему, если не больше. Нижняя губа, верхняя, влажные мазки помады, Эд нахмурился, невесомо провёл подушечкой большого пальца по уголку, стирая что-то. Кристин смотрела на него, а он — на дело рук своих, оценивая и изучая.

— Яркий макияж будет отвлекать внимание. Вы можете сказать, что собираетесь после работы отдыхать — тогда отпадут все вопросы, — Нигма дёрнул уголками губ, символизируя тем самым улыбку, взялся за влажные салфетки, прошёлся под веками Кристин, убирая остатки слёз и осыпавшейся подводки.

— О, нет, не смей, — Кристин рассмеялась, пытаясь вывернуться, но Нигма успел пройтись и у неё под носом, вытирая ожидаемо скопившуюся влагу, как вытирают мамочки носы маленьким детям, ещё не способным уследить за чистотой самостоятельно. Это было ужасно, и это было так смешно, что Кристин не могла остановиться ещё несколько минут, и всё это время Эд просто сидел перед ней с невозмутимым видом, что только делало всё хуже.

* * *

Скомканные салфетки отправились к небольшой кучке перчаток. Кристин провела ладонями по волосам, слегка растрепала их — в принципе, локоны лежали достаточно ровной, немного волнистой шапкой. Должно быть, и правда выглядят празднично, особенно если поправить их перед зеркалом. Нигма был удивительно разумным молодым человеком, когда не отвлекался на загадки.

— Иногда, когда кто-то ко мне не очень добр, я представляю себе, как бы я избавлялся от его трупа, — сказал Нигма, и Кристин поперхнулась вдохом.

— Прости, что?

Нигма поёрзал, пересаживаясь — подтянул ноги под себя, опустился на колени, сложил перед собой руки. В пальцах у него был карандаш — то ли для губ, то ли для бровей, и он поигрывал им рассеянно, не поднимая на Кристин взгляд.

— Например, я бы предпочёл скормить детектива Буллока свиньям. По кусочкам, — он улыбнулся. Кристин издала короткий смешок, наполовину недоверчивый, наполовину удивлённый. Пожалуй, самым странным в этом разговоре было то, что логику выбора Нигмы она понять могла. — А офицера Доггери я бы растворил в кислоте.

Было тихо — так тихо, что Кристин слышала, как в коридоре гудят лампы дневного света. Она сцепила пальцы в замок, избегая смотреть на Нигму — они не выставляли никаких границ, и всё же Нигма их перешёл, и то расслабленное, тёплое чувство, которое они делили последние несколько минут, испарилось, сменившись напряжённым ожиданием.

— Я бы не хотел, чтобы он портил эту землю, существуя на ней в любом виде или форме.

Кристин была уверена, что Нигма почувствовал то же, что и она — но упрямо закончил мысль. Карандаш, которым он играл, выпал на пол, застучал по плиткам. Нигма подобрал его — и сжал неловко, так, что он хрустнул, наверняка непоправимо ломаясь.

— Да. Звучит как план, — Кристин отвернулась, уцепилась пальцами за край тумбы, пытаясь встать на затёкшие ноги. Нигма спохватился и тоже подскочил, суетливо пытаясь помочь. Придержал её за талию, пока она не вернула себе равновесие, невесомо поправил что-то в причёске, осмотрел на свет руку, качая головой. Постепенно Кристин снова смогла дышать без того, чтобы нервное напряжение стягивало грудь на каждый вдох.

— Ты не уходишь? — спросила она, заранее зная ответ. Эд покачал головой, пялясь в пол, на тюбики и носки своих ботинок.

— Нужно ещё всё здесь убрать. Ума не приложу, куда теперь дену столько косметики, — он неловко развёл руками.

— Положи в морге — если не пригодится, ты хотя бы удивишь нового судмеда, — Кристин легко рассмеялась, и Нигма, подумав, присоединился к ней. Он смеялся удивительно мило и живо — всем собой, откидывая голову, широко открывая рот, сгибая в коленях ноги. Нигма был... странный. Странный, но безобидный. По-своему даже милый.

Уже на выходе Кристин подумала, что стоило сказать ему спасибо, но возвращаться ради этого не стала.

* * *

Эд дождался, пока закроется дверь, и ещё немного — пока шаги не стихнут совсем; только после этого он ударил кулаком по тумбе.

Ещё раз. И ещё. Гулкий металлический звук разносился по пустым архивам, путался в страницах документов, терялся в пыльных папках. Эд быстро перестал чувствовать руку, и от этого удары стали только злее. Он остановился — когда на костяшках появились первые ссадины, когда по дверце размазалась кровь. Подобрал с пола размокший пакетик спаржи, приложил к распухшему кулаку и оперся о тумбу, переводя дух.

В его голове офицер Доггери растворялся в кислоте живьём, одна клеточка тела за другой.

Очень умиротворяло.

Малоизвестный и никому не нужный факт: я написал этот текст в автобусе

Название: Минус, плюс, контакт
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1876 слов
Пейринг/Персонажи: Эдвард Нигма/Кристин Крингл, офицер Фласс
Категория: гет
Жанр: юмор, флафф
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Эд помогает мисс Крингл переждать нападение Электрошокера в безопасном месте: у себя на закорках.
Примечание: АU к серии 1х12; персонажи не гетеросексуальны; написано для WTF Gotham TV 2017

Эд задрал голову к потолку, вслушиваясь в непривычные звуки. Странные звуки. Эд хорошо знал, какие звуки может издавать это здание — старое и всегда полное людей; чтобы ознакомиться, у него были долгие часы ночных смен, которые он проводил в одиночестве в лаборатории. Эти звуки были... другими. Чуждыми.

Не опуская головы, он попятился — назад, к двери архива. Открыл её локтем и вошёл спиной, и почти сразу налетел на офицера Фласса.

— Эй, смотри, куда... Нигма? — Эд шарахнулся в сторону — не от страха, а торопясь его обойти. Архивы были сейчас не лучшим местом в участке. К сожалению, офицер Фласс блокировал узкий проход между стеллажами; мисс Крингл было почти не видно за его плечом. — Тебе же сказали валить, фрик. Объяснить на пальцах? Смотри, вот их пять...

— Не надо... — мисс Крингл не успела закончить, потому что офицер занёс кулак, и это было ровно то, чего ждал Эд — возможность проскользнуть под его рукой. Замах ушёл впустую, офицер покачнулся, не встретив ожидаемой преграды.

— Извините, пожалуйста, — сказал Эд, а потом схватил мисс Крингл, поднимая её над полом.

— Нигма! — мисс Крингл вскрикнула, инстинктивно цепляясь за его плечи. Офицер Фласс рванул в их сторону, снова занося руку, и Эд закрыл глаза. На всякий случай.

О том, что свет погас, а офицер Фласс упал на пол, Эд догадался по тихому вскрику мисс Крингл, стуку и напряжённому гудению в комнате.

* * *

— Я бы хотел предупредить вас заранее, но не ожидал такой наглости от субъекта, — сказал Эд вежливо.

Мисс Крингл висела на нём, цепляясь руками и ногами. Немного опустив голову, Эд мог поставить подбородок ей на макушку. Её волосы пахли приятно — абрикосом и химическим средством от пыли. Эд любил принюхиваться к мисс Крингл и сейчас имел возможность делать это, не вызывая вопросов.

— Субъект?

Окей, вопросов, связанных с его поведением.

— Электрошокер, — Нигма всё ещё считал, что газетчики выбрали удивительно точное имя. — Свежачок. Вы вряд ли в курсе деталей — до архивов бумаги ещё не дошли.

— Я читаю газеты, Нигма, — мисс Крингл судорожно вздрогнула. — Он правда убивает людей, используя электричество?

— Поразительно, правда? — Эд широко улыбнулся. Он нечасто имел возможность поговорить о работе: люди за стенами участка обычно пугались таких подробностей, а полицейские, если вообще его слушали, сами знали всё то же, что и он. — Я настоял на том, чтобы детективы Гордон и Буллок надели по паре резиновых галош на всякий случай, и надел одну сам. Я не думал, что он нападёт на участок — просто в такие моменты лучше быть готовым ко всему. На самом деле, я удивлён, что все в участке не захотели заземлить себя прорезиненной обувью — наверное, они очень смелые и не боятся умереть, выполняя свой долг, м?

— Господи, офицер Фласс! — мисс Крингл дёрнулась и впервые за весь разговор подняла лицо. И вытянула шею, пытаясь разглядеть в темноте контуры тела на полу. — Мы должны ему помочь!

— Он либо уже мёртв, либо будет в порядке, — Эд постарался говорить так, как будто второй вариант нравится ему больше первого. — В любом случае, всё, что мы можем делать сейчас — ждать. Посмотрите сами.

Посмотреть было на что. Освещение отключилось, вероятно, во всём участке, но полной темноты не было даже здесь, в помещении без окон. Редкие электрические разряды пробегали по тумбам, рассыпая белые искры; то и дело где-то вспыхивала дуга, преграждающая выход из комнаты. Было похоже на видеоигру, и Эд, будь он в одиночестве, возможно, попытался бы рассчитать безопасное время и выскользнуть — просто из интереса.

Но зачем куда-то спешить, если у него на руках мисс Крингл?

* * *

— В морге сейчас, наверное, весело, — поделился мыслями Эд.

— Простите, что?

— Электричество и мёртвые тела, — Эд хотел бы сейчас иметь запасную пару рук, чтобы жестикулировать... хотя, наверное, он бы и её потратил, чтобы обниматься. То есть держать мисс Крингл. — Вы знаете, что мышцы непроизвольно сокращаются под воздействием тока, даже если мозг уже мёртв?

— Ночь живых мертвецов, — пробормотала мисс Крингл.

— Не совсем. Виной восстания мертвецов была радиация космического корабля с Венеры; мы имеем скорее что-то близкое к готическим романам, вроде «Франкенштейн, или современный Прометей». Вы знаете, что очень часто Франкенштейном ошибочно называют...

— Монстра, которого он создал. Да, Нигма, я тоже училась в школе, — мисс Крингл раздражённо фыркнула, а потом неожиданно всхлипнула и уткнулась лбом в его грудь. — Господи, поверить не могу, что я говорю об этом, когда рядом, возможно, лежит мёртвый человеком!

С точки зрения Эда, мёртвые люди как раз располагали, чтобы говорить о других мёртвых людях — но он не стал спорить, а мисс Крингл не стала продолжать, и какие-то время они просто молчали, только Эд дышал немного затруднённо.

Своя ноша не тянет, но мисс Крингл всё-таки была не совсем его.

— Вы тяжелее, чем кажетесь, — сказал Эд.

Мисс Крингл издала сдавленный булькающий смешок, скорее похожий на всхлип.

— Комплименты в стихах даются тебе лучше, Нигма, — пробормотала она, и Эд просиял, довольный уже тем, что она это помнит.

— Это не комплимент, — он посчитал нужным уточнить. — Это факт. Факты не бывают хорошими или плохими, они просто есть — их оценку выносим уже мы сами.

Мисс Крингл вздохнула. Возможно, она так же устала висеть, как Эд устал её держать.

— Нам обоим было бы удобнее, если бы вы смогли перебраться мне на спину, — предложил Эд. — Тогда мне достаточно будет слегка наклониться, чтобы распределить ваш вес по всему телу, а вы сможете лечь. Возможно, это даже будет удобно.

— Ты в детстве наверняка был поклонником твистера, — мисс Крингл вздохнула снова. Эд почти решил, что она предпочитает сохранить статус кво, но после этого она принялась двигаться — закинула ногу ему на бедро, переложила руки; пальцами Эд чувствовал, как опасно задирается ткань юбки. Он бы предложил её снять — для общего удобства; но что-то подсказывало ему, что мисс Крингл это не оценит, и сегодня его уже достаточно называли фриком и извращенцем.

Как будто кто-то, кроме полного извращенца, увидел бы в предложении раздеться в разгар нападения на участок что-то эротичное.

— Ох, чтоб меня, — мисс Крингл наконец замерла. Теперь её руки обнимали Эда за шею, а ноги — за талию. Она положила голову на его плечо, и её дыхание слегка щекотало ему кожу.

Волосы тоже.

— Извините, пожалуйста, — выдохнул он, стараясь не дрожать. — Честное слово, я бы не возражал в любой другой ситуации. Но не могли бы вы... положить голову иначе? Это не только приятно, но и щекотно.

Мисс Крингл улыбнулась — он чувствовал это даже спиной, даже в темноте. Щекотка пропала. Эд снова смог дышать.

— Говоря о фактах, я считаю, что ваш вес вам только на пользу, — раз он мог дышать, он мог и говорить, и не собирался упускать свой шанс. Говорить с мисс Крингл, не глядя на неё и не придумывая судорожно поводы задержаться в архивах, вообще оказалось намного удобнее.

Мисс Крингл вздохнула и упёрлась лбом ему в плечо. Эд чувствовал угол дужки очков через ткань костюма.

— Что ты имеешь против моего веса, Нигма? — спросила она обречённо, и Эд поспешил помотать головой.

— Нет же, нет! Наоборот! Вы широкая и мягкая, — он в доказательство сжал пальцы, которыми удерживал мисс Крингл за ляжки. — Если бы вы были невесомой, я бы боялся вас сломать!

Было тихо несколько секунд — пока мисс Крингл не рассмеялась ему в лопатки:

— Это звучит довольно жутко, Нигма.

Эд нахмурился. Мисс Крингл смеялась над ним? Вместе с ним? Или это был нервный смех напуганного человека? Он всегда с трудом оценивал такие вещи, но с мисс Крингл — особенно. Было что-то в её манере держать себя, что делало её порой совершенно не читаемой.

Эд посмотрел на носки своих ботинок — ну, туда где они должны были быть. На самом деле, стало намного темнее. Кажется, искр между стеллажами уже не было — и, возможно, он слышал голоса где-то далеко. Возможно, стоило покинуть помещение. Возможно, мисс Крингл этого не заметила, и они могут не торопиться.

— Вы правда находите мои ухаживания неуместными? — спросил Эд.

Мисс Крингл перестала смеяться и снова положила голову ему на плечо. Теперь её дыхание трогало его ухо. Эд был чуть менее против, чем когда щекотно было шее. Он готов был идти на риски.

— Ты считаешь, что это ухаживания? — спросила мисс Крингл. Эд ждал не совсем этого, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы ответить.

— А чем ещё это может быть?

— Многие назвали бы это сталкингом, — спокойно сказала мисс Крингл.

Сердце Эда пропустило пару ударов, и электрошок не имел к этому никакого отношения.

— А вы? Вы бы назвали? — спросил он, облизывая пересохшие губы. Пальцы слегка дрожали от напряжения, как и колени, но он мог простоять ещё несколько минут. Хотя бы пока они не закончат разговор.

Ему казалось, что воздух опять гудит. А может, это гудело у него в ушах, ток крови, биение сердца: тук-тук-тук. Напряжение было невыносимым, Эд предпочёл бы взяться за оголённый провод и проверить свою удачу.

Он ждал её слов, любых слов — но оказался совершенно не готов, когда мисс Крингл заговорила.

— Я думаю, ты стараешься, — сказала она. На удивление... мягко, отметил бы Эд. С ним редко заговаривали так мягко, особенно в участке. Особенно мисс Крингл.

И всё же... Эд покачал головой; даже если мисс Крингл не видела, она должна была почувствовать движение в темноте.

— Это не тот ответ, мисс Крингл, — сказал он. Дыхание приблизилось к уху и стало теплее — он был уверен, что мисс Крингл сделала это нарочно.

— Это тот ответ, который ты получишь, — и куда только пропала вся мягкость? — Теперь поставь меня на пол, Нигма, тут уже давно не искрит.

— Да, мэм.

Сложно было спорить, когда она говорила таким тоном.

* * *

— Вердикт: он жив, — возвестил Эд не очень радостно. Не нужно было даже щупать пульс, офицер Фласс видимо и ощутимо дышал. Эд потрогал его носком резинового ботинка, удостоверился, что нет никаких остаточных разрядов, и так же ногой перевернул его на спину. — Ох, божечки. А ещё, говоря простым языком, он напрудил в штаны.

Мисс Крингл прыснула, зажимая рот ладонью.

— Нормальная реакция организма на удар разрядом тока, — сказал Эд серьёзно, и если он при этом ухмылялся, то лишь потому, что мисс Крингл очаровательно смеялась. Ну, и немного потому, что офицер Фласс был скотиной и заслужил свою минутку стыда. — На самом деле, я бы предположил, что в участке сейчас много таких пострадавших.

— Ох, — сказала мисс Крингл, и болезненно сморщила нос. Эд мог её понять; запах уже был не самым приятным, а что сейчас с теми местами, где людей изначально было больше?

— Знаете, я бы сказал, что морг сейчас — самое чистое, стерильное и безлюдное место во всём участке, — сказал Эд доверительно. — И у меня есть кексы. Они другие! Без пуль, и я не стал печь их сам, я купил. С клюквой.

— Нигма, ты предлагаешь нам сбежать от своих служебных обязанностей? — мисс Крингл высоко подняла брови.

— Не сбежать, нет! Пригласить сюда медицинский персонал... и уборщицу, а самим заняться восстановлением баланса электролитов в организме, не отвлекая врачей от тех, кому нужно внимание специалистов, — поспешно уточнил Эд. У него были свободны руки, и это вдруг оказалось очень неудобно. Он сжимал и разжимал кулаки, не представляя себе, куда их сунуть.

— Ты приглашаешь меня на кофе? — удивительно, но мисс Крингл смогла поднять брови ещё выше.

— Не на кофе, — поправил Эд. — На чай. С клюквенными кексами.

— Я не буду есть их в морге, Нигма, — решительно сказала мисс Крингл. Офицер Фласс у них в ногах слабо застонал; мисс Крингл хмыкнула, поправила очки, поправила волосы и подошла ближе. Эд протянул ей руку, помогая перешагнуть через тело. И лужу.

— Никаких живых мертвецов, мэм, — Эд изобразил фальшивый салют и придержал для мисс Крингл дверь. Лампы над их головами стали медленно разгораться и гудеть — заработали запасные генераторы.

— Именно, — серьёзно кивнула мисс Крингл.

Они в молчании прошли почти весь коридор, прежде чем Эд решился заметить:

— Вы всё ещё держите мою руку.

— Правда? — мисс Крингл посмотрела с искренне удивлённым видом на их руки, потом Эду в глаза, и переплела свои пальцы с его.

Улыбка Эда стала ярче любой электрической дуги.

Этот текст писался ради тупых шуток за сто. Спасибо сообществу  Wilt? за факт про ваниль, с которого все началось х))

Название: Going down
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: мини, 1401 слово
Пейринг/Персонажи: Кристин Крингл/Эд Нигма, Джим Гордон/Лесли Томпкинс
Категория: гет
Жанр: юмор, PWP, френдшип, неуклюжий хёрт/комфорт
Рейтинг: R
Краткое содержание: Джим присмотрелся: мисс Крингл сидела за столом и упорно пялилась в лежащие на нём бумаги. Как будто она могла бы что-то прочитать в такой темноте. Как будто Джим был строгим школьным директором, который отчитал бы её, если бы застукал не занятую делом.
Примечание/Предупреждения: никто из этих персонажей не гетеросексуален; отсылки к домашнему насилию; написано для WTF Gotham TV 2017

Джим почти решил, что в архивах никого — темно, запертая дверь; но когда он шагнул в сторону, из-за двери донёсся отчётливый всхлип, и инстинкты оказались сильнее здравого смысла — Джим с силой надавил на ручку. Она хрустнула, дверь скрипнула, и Джим отчётливо ощутил, как из его зарплаты вычитаются средства на починку.

— Мисс Крингл? — позвал он осторожно.

Какое-то время ответом ему было молчание. Джим постоял в проёме, привыкая к темноте, потом осторожно вошёл, прикрывая за собой дверь. Ему же не могло показаться?

— Детектив... ах, детектив Гордон?

Нет, определённо не показалось. Джим присмотрелся: мисс Крингл сидела за столом и упорно пялилась в лежащие на нём бумаги. Как будто она могла бы что-то прочитать в такой темноте. Как будто Джим был строгим школьным директором, который отчитал бы её, если бы застукал не занятую делом.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила Кристин. Она явно старалась держать себя в руках, но Джим смутно чувствовал, как дрожит её голос, смазываясь по краям слов. Как если бы она была в полушаге от того, чтобы заплакать.

Это, в общем-то, было совсем не его сферой. Он лучше работал с людьми, которые были злы, или замыкались в себе, или фанатично следовали какой-то безумной идее — их он понимал. Люди плачущие, нуждающиеся в утешении — особенно в таких деликатных ситуациях, как та, в которой оказалась Кристин...

Конечно, было бы лучше, если бы здесь оказалась Лесли. Но Лесли здесь не было, а Кристин была расстроена, и Джим не мог оставить всё просто так. В конце концов, они были не только коллегами, но и в некотором роде друзьями.

— Нет, я здесь не по работе, — сказал он мягко, приближаясь к столу. Крингл видимо, ощутимо сглотнула и закусила нижнюю губу. — Я просто искал Эда, и подумал, что он мог бы, ну...

Эд с некоторых пор проводил в архивах больше времени, чем в лаборатории, и это о чём-то говорило.

— А, ох, — Кристин скованно улыбнулась. Джим видел, как она сплела в замок пальцы и стиснула их так, что побелели костяшки пальцев; взгляд её всё ещё был ввинчен в некую точку на поверхности стола, и на Джима она старательно не смотрела. — Да, он был здесь... совсем недавно. Он говорил, что собирается... спуститься вниз.

— Всё-таки в морге? — Джим тихо хмыкнул. — Лесли скоро начнет видеть в нём конкурента.

Кристин улыбнулась — быстро, нервно, гримаса скользнула по лицу и почти сразу растворилась. Потом поджала губы, зажмурила глаза — словно сама попытка улыбнуться сейчас причиняла ей боль, и после такого стресса требовалось взять себя в руки.

— Кристин, — позвал Джим мягко. Он стоял совсем близко — даже чувствовал смутный запах духов Кристин в воздухе. В свете, падающем из коридора, её волосы отливали густым медным цветом. Она казалась чудовищно маленькой, почти поглощённой глубокой темнотой архивов. Одна — целыми днями. В её ситуации... — Ты в порядке?

Он потянулся рукой, чтобы погладить её по плечу — и стиснул пальцы в кулак, когда Кристин отшатнулась, вздрогнув и ещё больше втянув голову в плечи. Джим привык утешать людей тактильно — он любил обниматься и обнимать; и иногда он забывал, что не всем это может быть приятно. Особенно — после офицера Доггери.

Чёрт. Ну почему сюда заглянула не Лесли?

— Всё хорошо, — сказала Кристин скованно, и Джим не поверил ей ни на секунду. — Я просто... я уже собиралась домой. Если вы не против, детектив...

— Зови меня Джимом, — Джим постарался выдержать лёгкий, беззаботный тон.

— Джим, — согласилась Кристин. — Кажется, ты искал Эда? Что-то важное?

Что ж, Джим мог понять, когда его вежливо выпроваживали. Может, он и считал, что прятаться в темноте есть не лучший способ справиться с проблемой, но совершенно точно не хотел занимать личное пространство Кристин без её на то согласия. С неё уже хватило — такого.

— Просто хотел спросить его мнение по одной детали — на самом деле, это вполне подождёт до завтра, — Джим покачал головой. Руки чесались — обнять, заправить за ухо выбившийся из прически тяжёлый локон, поцеловать в лоб и пообещать, что в следующий раз никто не упустит того, как Кристин страдает. Одна, в темноте. — Знаешь, если ты уже уходишь с работы — мы с Лесли как раз хотели сходить поужинать...

— Может быть, в другой раз, — сказала Кристин значительно громче и снова вздрогнула, словно сдерживала что-то, рвущееся изнутри. Может быть, рыдания. Может быть, ей хотелось послать Джима Гордона по известному адресу.

— Окей, — Джим кивнул и попятился к выходу, не желая испытывать судьбу. Доверие Кристин пока ещё было хрупким и нетвёрдым. Не стоило им перебарщивать. — Скажешь, если... если решишь, что пришло время, окей? Окей.

Слишком много «окей», Джим.

Он постарался прикрыть за собой дверь, но она снова открылась — с медленным, протяжным скрипом. Из коридора было видно, как Кристин уронила голову на скрещенные руки и затряслась всем телом.

* * *

Эд явно попытался что-то сказать, но ввиду того, что его язык сейчас сноровисто изгибался где-то внутри Кристин, прозвучало это как невнятное «брлбрлбрл». В другой момент Кристин непременно ввернула бы про правила хорошего тона, требующие не говорить с набитым ртом, но сейчас она могла только задыхаться, разрываясь между стоном и истеричным надрывным смехом.

Подумать только. Ещё минута, и...

По крайней мере, это был Джим Гордон. Не Сара Эссен, и, бога ради, не Харви Буллок. С этим можно было бы жить.

Эд стиснул губы, сделал несколько звучно хлюпающих посасывающих движений, и Кристин окончательно упала на стол — и лицом, и грудью. Сил едва хватило, чтобы сунуть руку под стол и похлопать его по плечу, вяло давая понять, что можно уже, чёрт возьми, заканчивать.

Он вытянулся, вставая на колени — с ростом Эда ему приходилось складываться под столом едва ли не вчетверо. Сейчас он почти доставал Кристин до плеча и удовлетворённо потёрся щекой о её локоть. Скосив глаза, Кристин видела его сглаженное тенями лицо — мокрое и крайне самодовольное.

— Так вот, вы знали, что слово «ваниль» произошло от слова «вагина»? — поинтересовался он с показной лёгкостью; но Кристин знала его достаточно хорошо, чтобы замечать и сбившееся дыхание, и красные припухшие губы, и то, как он ненавязчиво пытается размять затёкшую шею. Всё-таки они уже не подростки. — В свою очередь, они оба переводятся с латыни как «ножны, футляр, чехол». Этимология иногда просто поразительна, а?

— Эд, — сказала Кристин слабым голосом, больше похожим на предсмертный хрип. — Какого, прошу прощения, хрена, Эд.

— Что? — спросил Эд крайне невинно и облизнулся, пытаясь собрать всю влагу, запачкавшую ему губы и подбородок.

— Ты же слышал, что сюда вошли. Ты не мог просто — просто переждать?

— Но я только нашёл удачную позицию, — Эд боднул её в локоть лбом. — Кроме того, я что-то не заметил, чтобы вы были против.

— О, ну, прости, что мне не пришло в голову сказать: «Эд, милый, давай мы сделаем перерыв в оральных ласках, пока детектив Гордон не объявит причину своего визита»! — Кристин пришлось закусить губу, чтобы не расхохотаться снова. Стоило только представить лицо Джима, когда он это услышал бы...

— Вы знаете, что я имею в виду, — сказал Эд серьёзно, и Кристин была вынуждена закрыть глаза, глубоко вдохнуть и признать, что да, она могла бы остановить Эда десятком разных способов, которые не привлекли бы внимание Джима. Но что ей теперь — уже нельзя отчитать Эда за безрассудство?

Эда Нигму — за безрассудство. Скажи кому, так не поверят же.

— У меня чуть сердце не остановилось, — сказала Кристин жалобно. И в доказательство своих слов даже нащупала ладонь Эда и приложила к своей груди. Где-то там её сердечко и правда заходилось в безумном ритме.

— И всё же, — Эд довольно улыбнулся, она видела это даже в темноте, — вы нашли в себе силы пошутить. «Спустился ниже»? Серьёзно? Вот за это я вас и люблю, мисс Крингл.

Кристин медленно подняла со стола голову и повернулась к Эду. Тот моргнул — сначала непонимающе, потом — как олень, встретившийся взглядом с фарами несущейся на него фуры. Красная волна, поползшая по его скулам, была почти мультяшной.

Истеричный смешок вырвался сам собой. Кристин мелко задрожала и закрыла глаза ладонью, потому что, конечно, это была её жизнь, и именно здесь, сейчас и таким образом это и должно было прозвучать.

— Ммм, — сказал Эд, и прокашлялся. — Знаете... Наверное, я лучше снова займу свой рот делом.

— У нас замок сломан, — сказала Кристин слабо, и это было последнее, что она смогла сказать, прежде чем закусила кулак.

А ну и чёрт бы с ним, с этим замком. Ну, кто пойдёт в архивы в это время?

* * *

— Ты вот на это привёл меня посмотреть, — сказала Лесли медленно.

Джим закрыл лицо обеими ладонями, краснея всем собой, от ушей до шеи, и безвольно позволил оттащить себя от открытой двери глубже в коридор.

— Не знаю, как по-твоему, а на мой взгляд — девочка прекрасно справляется, — сообщила Лесли. Кажется, это должно было звучать утешающе. Или насмешливо. Он не мог понять. — И Эда мы нашли. Джим, почему ты не прячешься у меня под столом в рабочее время?

— Потому что твой стол — в морге, — ответил Джим глухо, не отнимая ладоней от лица.

@темы: фанатское, мои кривые ручки, картинГофлуд

---

Пост первый: имени Изабеллы.

Пейринг, случившийся в моей голове внезапно, зато с фейерверками х) Спасибо Табаки, который вообще-то заказывал баттл между Эдом и Джервисом, именно благодаря этому вбросу я вообще раскурил Изабеллу как персонажа. Неисповедимы пути и все такое :ok:

Название: Ты нашёл себе девочку
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: драббл, 574 слова
Пейринг/Персонажи: Джервис Тетч/Алиса Тетч, Джервис Тетч/Изабелла
Категория: гет
Жанр: AU, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание:

Cкачать Халдейка Ты нашел себе девочку бесплатно на pleer.com
Примечание/Предупреждения: отсылки к инцесту, романтизация абьюза и сталкинга; написано для WTF Gotham TV 2017

У него глаза больные — безумные, да, но ещё красные, опухшие, со слипшимися мокрыми ресницами. Алиса приходит ко мне во снах, говорит он, Алиса зовёт меня, она хочет, чтобы я нашёл её, моя бедная маленькая девочка — даже если она сама этого не знает.

Изабелла никогда не видела Алису, но Джервис описывал её столько раз, что она наверняка смогла бы узнать её в толпе — хрупкую куколку с большими синими глазами, с розовыми губками бантиком, с тяжёлыми светлыми локонами, вьющимися на концах. Изабелла поднимает голову каждый раз, когда звенит колокольчик над дверью библиотеки, как будто ждёт, что она войдёт — впорхнёт, лёгкая, как птичка, втанцует, как балерина; но входят школьники с томиками Шекспира, студенты с ноутбуками, грязные извращенцы со свёрнутыми в трубочку неприличными журналами.

Нет Алисы, пропала она, нырнула в кроличью нору и осталась королевой в Зазеркалье. Иногда у сказок бывает вот такой вот грустный конец. Изабелла находит в газетах заметки, соединяет ниточки одну с другой, утыкается в последний узелок — сгоревший недавно бар. Выживших нет, написано в статье.

Изабелла ничего не говорит, Изабелла вкладывает газету в файл, файл — в папку, папку — в стопку других таких же в архиве. Джервис смотрит больными глазами и говорит, что он совсем близко, он чувствует её, родная кровь поет; Изабелла гладит его по спутанным немытым волосам, поправляет ему бабочку, застёгивает запонки на манжетах, целует воздух у его щеки, благословляя на безнадежный квест.

Джервис ищет её, свою Алису, кружит по городу, как гончая с напрочь отбитым нюхом, а Изабелла кружит по маленькой съёмной квартире, смотрится во все зеркала одновременно и ждёт, ждёт, ждёт.

— Изабелла? — зовёт Джервис. Голос у него надтреснутый, будто он не выступал на сцене, а кричал во всю глотку, ау-ау, я тебя найду. Он вступает в комнату, постукивая по полу тростью, и замирает, как жена Лота, как каждый несчастный воин, взглянувший Медузе Горгоне в лицо.

— Алиса, — говорит — нет, выдыхает он.

Изабелла делает шаг вперёд, скромно опускает в пол глаза. На ней голубое атласное платье с пышным молочно-белым подъюбником, с огромным бантом на поясе; на ней гольфы и лаковые туфельки, и её светлые волосы лежат аккуратными волнами, слегка завиваясь на концах.

Джервис берет её за руку — её белые пальцы поверх чёрной кожи его перчаток, — тянет к себе, и Изабелла проворачивается легко, как в танце, и пышная юбка покачивается волнами вокруг её бедер. Сильные руки ловят её за талию; они с Джервисом почти одного роста, они смотрят друг другу в глаза — у него тёмные, почти чёрные. Совсем больные, особенно сейчас.

— Я нашёл тебя, — говорит он и трогает большим пальцем приоткрытые губы Изабеллы. — Я поймал тебя, — добавляет он, и обнимает так крепко, что становится трудно дышать. Но Изабелла знает лучше, Изабелла не пытается вырваться — он уже потерял её один раз, он боится, что наступит второй.

Боже, и как же он дрожит!

Глупая Алиса, маленькая бунтарка, зачем она бросила Джервиса? Как она могла? Как можно было — отказаться от такой любви? Изабелла не знает, но это ничего — теперь у Джервиса есть она, и она способна оценить. Пока он любит её, она будет любить его. Так же сильно. Так же больно.

Джервис проводит носом вдоль её шеи, нежно касается губами кожи под ухом, прихватывает мочку с жемчужным шариком серёжки; ведёт губами вдоль челюсти, ладонями — по складкам юбки. Скользит под неё, оглаживает бёдра, забирается под кружевные полоски подвязок, у Изабеллы дрожат колени, у Джервиса — пальцы и губы. Он закрывает глаза, и его ресницы трепещут — Изабелла видит, Изабелла хочет смотреть.

— Здравствуй, сестрица, — мурлычет Джервис ей в губы.

Никуда-то ему от меня теперь не деться, думает Изабелла. И впускает его язык.

Я задумывал этот текст как определенного рода КРИПОТУ, но все читатели сошлись на том, что это мимими Не то что бы я был сильно против, но лично у меня этот текст при написании вызывал холодные мурашки х)

Название: Нравится?
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: драббл, 543 слова
Пейринг: Кристин Крингл/Изабелла, упоминается Эдвард Нигма
Категория: фемслэш
Жанр: флафф или триллер, как посмотреть
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Кристин любит библиотеки — в них она всегда чувствовала себя в безопасности.
Примечание/Предупреждения: AU; написано для WTF Gotham TV 2017

Кристин любит библиотеки — в них она всегда чувствовала себя в безопасности.

Ещё маленькой девочкой, говорит она; за окном льёт дождь, в библиотеке пусто — пятничный вечер, полчаса до закрытия, они с Изабеллой сидят вдвоём, пьют из пузатых чашек горячий чай. Кристин рассказывает про маленький городок, про школу — одну на все классы, и библиотеку в три книжных шкафа. Про то, каким прекрасным казался Готэм из той глуши.

Так всегда получается, что говорит в основном она, а Изабелла — слушает, кивает. Кристин решила бы, что ей неинтересно, но Изабелла клянётся, что у неё просто нет интересных историй из жизни, все её истории — в книгах, Кристин может прочитать сама. Кристин иногда читает — вслух, и тогда Изабелла снимает туфли, кладёт голову ей на колени и смотрит снизу вверх ей в лицо.

Она стала носить очки — говорит, глаза устают от контактов. Кристин сочувствует, приносит ей капли, делает компрессы из чайных пакетиков, массирует прохладными пальцами пахнущие цветочными духами виски — у них с Изабеллой совпадает вкус в парфюмерии.

Они вообще — совпадают. Похожие, как сёстры. Когда Кристин увидела её впервые — думала, что смотрится в странное зеркало, выронила книги, не нашлась, что сказать.

— Он очень странный, — говорит Кристин, согревая о чашку пальцы. — По-своему милый, но надоедливый. И он пугает — не сильно, но... знаешь, я хочу спокойно работать, без того, чтобы находить у себя в столе кексы с пулями.

Изабелла качает головой, осуждает Эда Нигму вместе с Кристин. Мужчины, которые считают, что им должны просто потому, что они ведут себя по-людски. Большое достижение. Он в шаге от судебного запрета! Ну, ну, смеётся Кристин; не слишком ли категорично?

Изабелла поджимает губы, возвращается к пыльным карточкам: здесь дремучая система, никаких электронных носителей. Возможно, Кристин самую малость понимает желание Нигмы переделать всё под себя.

— Новый браслет? — замечает Кристин. Изабелла смущается, опускает голову — очки сползают с переносицы, угрожающе повисают на краю. Кристин тянется поправить, думает о том, чтобы поцеловать этот розовеющий кончик носа. Может быть, однажды — когда целовать своё отражение будет не так странно.

— Нравится? — Изабелла показывает запястье с тонкой золотой цепочкой, на цепочке — крохотное сердечко; Кристин неосознанным жестом тянется нащупать свой, с гравировкой: мамин подарок на выпускной. — Я увидела у тебя такой и тоже захотела. Ты же не против?

Нет, конечно, с чего бы Кристин быть против чужих украшений? Она смеётся, называет Изабеллу — глупышкой, а браслет — красивым. Говорит, что Изабелле очень идёт.

Изабелла заканчивает инвентаризацию, со скрежетом задвигает бесчисленные ящики каталогов, секции — фантастика, учебники, исторический эпос. Кристин в детстве любила книги о девочках, которые уезжали в большой город и там добивались своей мечты, Изабелла — романы про красивую любовь, где храбрые рыцари были действительно храбрыми, а прекрасные дамы — прекрасными. Иногда эти жанры пересекаются, иногда мечта и про красивую любовь тоже, иногда любовь — достойная исполнения мечта.

— Пойдём? — щёлкают выключатели, один за другим гаснут гудящие потолочные светильники, оставляя их в пятачке света у стойки регистрации. Кристин тянется выключить настольную лампу, машинально подбирает с чистого, вылизанного до блеска стола стопку бумажек — и они раскрываются гармошкой.

Длинная череда держащихся за ручки человечков. Человечки — в очках и юбках, на груди у них нарисованы розовые карандашные сердечки, волосы покрашены по очереди: жёлтый, рыжий, жёлтый, рыжий, жёлтый.

— Что это? — спрашивает Кристин, и Изабелла смеётся, забирая гирлянду у неё из рук.

— Занятия с младшеклассниками. Скоро день матери, — скомканные бумажки отправляются в мусорное ведро, пальцы Изабеллы сплетаются с пальцами Кристин. — Расскажи мне ещё про работу. Были интересные дела?

Это гет? Это фем? Это странный джен? КТО ЗНАЕТ :|

Название: love immortal just like mine
Автор: Тёнка
Бета: Собака серая
Размер: драббл, 856 слов
Пейринг/Персонажи: Изабелла, Кристин Крингл/Эд Нигма
Категория: гет, фемслэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: Изабелле не впервой прибегать к силе своего воображения, чтобы чуточку исправить реальность.
Примечание/Предупреждения: романтизация абьюза, смерть персонажа; написано для WTF Gotham TV 2017

В газете — фото из тех, которые делают в первый рабочий день для пропуска: на синем фоне, с прикушенной губой и полуприкрытыми глазами, как у человека, моргнувшего в самый неподходящий момент.

Изабелла недолго гадает, почему взяли именно этот снимок. Неужели не нашлось родни с пухлыми фотоальбомами, с сотнями снимков, где Кристин Крингл смеётся, улыбается, обнимает друзей, держит на коленях кота — выглядит молодой и полной жизни, чтобы каждый, кто читает статью, проникся ненавистью к её убийце? Это фото совсем не подходит, не выражает — не позволяет проникнуться.

Изабелле не впервой прибегать к силе своего воображения, чтобы чуточку исправить реальность.

Они с Кристин похожи — Изабелла может понять, почему Эд смотрел так, словно увидел призрака. Различия в самых тонких, почти незаметных деталях: цвет волос, укладка, которую Изабелла никогда бы не стала делать, губы чуть тоньше, нет бледных веснушек на носу. Рост — Кристин чуть ниже, вес — Кристин чуть шире. На Кристин очки и юбка-карандаш вместо элегантного платья и контактных линз. Кристин кажется слабой, беззащитной и безобидной.

Она — как Элизабет, и Анджелика, и Белла; словом, как каждая хрупкая, нежная женщина из книг, которых так много в библиотеке Изабеллы. И её конец — он грустный, грязный, но по-своему возвышенный. Можно много говорить о мотивах убийцы, о его психическом состоянии, о его предыдущих и последующих убийствах, подставах, тонких махинациях, но Изабелла знает — годы опыта, сотни прожитых через книги жизней не врут. Икары всегда сгорают, подлетая слишком близко к солнцу. Если бы Джульетта дожила до конца пьесы, разве была бы та история — о любви? Эта смерть ужасна и трагична, но она правильная, она нужная — без неё картина не будет полной, никакой автор не потерпит такого. Кристин, возможно, могла бы оценить — даже поблагодарить, если бы у неё был шанс посмотреть на всё... под другим углом.

У Кристин тонкая длинная шея. Изабелла может представить её с пятнами синяков от тяжёлой мужской руки — но она может представить и другое. Тонкую цепочку с крестиком. Жёсткий белый воротничок. Капельку духов, чтобы оставить на весь день тонкий аромат. Закрывая глаза, она представляет себе Кристин не мёртвой, трагичной жертвой, а живой. Дышащей. Творящей историю каждым жестом, каждым взглядом. Женщина, достойная любви — такой сильной, что она повлекла за собой смерть. Елена из архивов полицейского участка.

Изабелла представляет её такой, какой её видели те, кто её любил — какой её видел Эд. Представляет себе ступни в лаковых туфельках с бантами. Представляет свитера с монограммами. Представляет лёгкие, почти незаметные веснушки, и как они спускаются с лица на шею, а с шеи — на небольшую упругую грудь. Представляет мягкий животик и тонкие запястья, одно — с золотой цепочкой браслета, другое — с фиолетовыми синяками от чужой грубой лапы. Дама в беде.

Изабелла представляет, как сухие губы бережно целуют её синяки, и вздрагивает. Мурашки бегают под кожей, поднимают дыбом волоски на руках.

Она думает о больших оленьих глазах — как Кристин смотрит со спокойствием бессмертного эльфа, под которым плещется мольба о помощи, которую не заметит случайный человек. Она думает о мягкой коже, которая ранится так легко — можно позволить себе только самые нежные, самые лёгкие прикосновения, пальцами к запястью, губами к тонко бьющейся венке. Она думает, как испуганно вздохнула бы Кристин, если бы её подхватили на руки и уложили на большую мягкую кровать — как она замерла бы, тяжело вздымая грудь дыханием, дрожа светлыми рыжими ресницами.

Изабелла тоже дышит тяжело.

В её мыслях нет даже Эда — только смутный образ некоего героя, без возраста, и роста, и отличительных черт. Он неважен сейчас, он нужен, только чтобы расстёгивать жемчужные пуговки на блузке Кристин, чтобы целовать впадинку у неё на животе, чтобы бережным движением раздвигать ей ноги, затянутые в белые кружевные чулки. Изабелла представляет, как чьи-то пальцы рисуют на бёдрах Кристин нежные круги, и её собственные пальцы пробираются ей под юбку, под кружевную ткань трусиков — они не такие нежные, Изабелла закусывает губу, трогает мягкие складки, задевает ногтями, вздрагивая от тонкого привкуса боли.

Кристин — она больше, чем просто женщина. Она сошла со страниц романа, романа эпичного, и трагичного, и пробирающего до самых тёмных глубин души; Кристин — это идея, это недостижимый романтичный идеал, героиня собственной любовной баллады, и каждая героиня заслуживает своей сцены любви на шёлковых простынях. Изабелла, можно сказать, воздаёт почести её образу, представляя, как герой входит в нежное женское нутро. Пальцы Кристин цепляются за простыни, сжимают их в сладкой агонии; пальцы Изабеллы влажные, ноет неудобно вывернутое запястье, но разве это имеет значение — если Кристин целуют мочки ушей, целуют напряжённые соски, целуют губы, приоткрытые в тихом стоне, красные от волшебной неразмазываемой помады, какой отличаются героини любовных романов и романтических фильмов.

Изабелла видит её раскрасневшиеся щеки, почти чувствует сбившееся, сладкое — у героинь не бывает другого — дыхание. Капельки пота блестят на нежной коже, и их смазывают уверенные чужие руки. Они оглаживают крупные круглые бёдра, трогают аккуратные груди, подушечками пальцев обводят по кругу соски; ложатся на шею.

Кристин испуганно раскрывает глаза.

Изабелла кусает себя за губу до крови, сдерживая стон, и дрожит, переживая, переживая и переживая длинную жаркую волну.

У Кристин было всё, чего нет у Изабеллы. Насыщенная жизнь, кружащие голову романы, взгляд раненой лани, идеально закрученные локоны — совсем как в старом кино; и конец, который увековечил и зацементировал её историю для потомков. Жизнь, которая стала сказкой. Шанс из тех, что один на миллион.

Изабелла откидывается на спинку кресла, откладывает в сторону газету, медленно приходит в себя.

На следующий день она покупает очки.

@темы: фанатское, мои кривые ручки, картинГофлуд