[tenok]

Ну што с почином

Фэндом: приключения Эраста Фандорина
Название: моя дорогая
Пейринг/Персонажи: Тюльпанов, Сонечка, Фандорин
Жанр: флафф, джен
Рейтинг: G
Саммари: ---
Размер: ~500 слов
Примечание: ---

— Сонька, дура! — вопит Анисий, едва входит в комнату. — Плюнь немедленно!

Сонька смотрит в ответ чистыми, наглыми глазищами.

— Нисий, — говорит, и знай себе дальше грызет свою прелесть.

Не свою, то есть, а Эраста Петровича, Анисий этот орден завсегда узнает, большой такой, красивый, красным камнем блестит. Как только дуреха умудрилась его у Эраста Петровича вытащить?

— Простите, Шеф, — Анисий почти стонет. — Соня, плюнь!

— Все в п-порядке, — отвечает Эраст Петрович. Добрая душа. Анисий уже представил себе, как Сонька отгрызла от блестящей цацки какой-нибудь драгоценный камень, и будут они, значит, ждать, пока он изволит покинуть сонькино тело естественным путем. Монетки да ключи из нее так уже извлекали, Анисию не привыкать, а вот Эрасту Петровичу такое вряд ли придется по нраву.

— Не знаю, как у нее вышло, — причитает Анисий, пытаясь разжать цепкую хватку сестры. Сонька, уверенная, что это игра, тянет на себя, смеется. Тяжеленная еще, дуреха, Анисий с ней еле управляется. — Ловкая, когда захочет, тьфу ты...

— Не сомневаюсь, — кивает Эраст Петрович. — Но орден я ей сам дал.

— Чего? — Анисий даже забывает о вежливости на минуточку. — Эраст Петрович!

Ну взрослый же человек, бога ради! И поумнее Соньки будет! Еще бы в окошко орден свой выкинул, прости, господи!

— Софья выразила к нему б-большой интерес, — Эраст Петрович немного вытягивается как-то, плечи распрямляет. Анисий на мгновение готов поклясться, что тот смущен. Даже щеки слегка порозовели, хотя, может, это просто свет так падает.

Анисий представляет себе этот «большой интерес»: слюнявые сонькины пальцы, хватающие Эраста Петровича за мундир, да хныканье недовольное. А Эраст Петрович, поди, сцену не хотел устраивать, представлял себе, какая будет истерика, если не дать Соньке желаемое. И зачем только Анисий вообще впустил его в этот дом? Сплошное расстройство для всех.

— Нисий, — сообщает Сонька настойчиво. Видимо, догадываться начинает, светлая голова, что блестяшка безвкусная, хоть и светится, как мокрый леденец, и требует брата исправить проблему. А вот тебе и разгадка!

— Петушок на палочке, — сладко нашептывает Анисий, сунув в карман кулак. — Хочешь петушка? Конфетку? У меня в кармане петушок...

Петушка у него нет, но Сонька заинтересованно разжимает пальцы, увидив шевеление и услышав хруст фантика. Ап! Анисий живо выхватывает орден, а в разинутый для рева рот сует мятный леденец, утром в кабинете губернатора прихваченный.

Сонька передумывает закатывать концерт, долго сосет леденец, потом сует в рот кулак и сосет его. Анисий судорожно оттирает орден рукавом, смотрит, не осталось ли царапин на дорогом камне, не погнуты ли ажурные металлические края. Ну, Сонька... пожевала ты штукенцую, дороже тебя с твоим братом стоящую...

— Простите, пожалуйста, — возвращает пропажу, горя ушами аки сигнальным пламенем. — А больше ей ничего не давайте, а то что к Соньке попало — то пропало.

— Да не страшно же, — Анисий ждет почти, что Эраст Петрович спрячет орден в платок и не наденет снова, пока не поручит Масе начистить его заново, но Эраст Петрович цепляет его назад и даже посмеивается. — Т-тюльпанов, у меня таких много. Софья, — головой кивает церемонно, — п-приятно было познакомиться.

Не пущу больше, думает Анисий тоскливо. Ей-богу. Пусть под дверями ждет, пока я собираюсь.

Фэндом: приключения Эраста Фандорина
Название: О делах государственной важности, планах коварных и жадности несусветной
Пейринг/Персонажи: Тюльпанов/Фандорин
Жанр: флафф, преслэш, херт/комфорт
Рейтинг: PG
Саммари: — Шеф, — говорит, а губы у самого пляшут, вот-вот по-новой водопад хлынет, Тюльпанов себе мысленно по щекам хлещет, раз, второй: не реви. Не реви, кому говорят! — Разрешите доложить: задание я провалил.
Размер: ~1700 слов
Примечание: я не прочитал дальше Пикового валета И ЭТО ЗАМЕТНО Я ДУМАЮ

Во всем виновата глупость тюльпановская и жадность его несусветная.

Эраст Петрович каждую неделю давал ему, значит — конверт, чтобы доставить, пару рублей на извозчика да еще немного сверх — за труды его и для большей мотивации. От последнего Тюльпанов пытался отказаться, да Эраст Петрович настоял, мол, говорит, в служебное время не входит, значит, и оплачиваться должно отдельно, ну а Тюльпанов сильно спорить тоже не решился.

Первое время исправно ездил туда-обратно, а потом и подумал — зачем бы тратиться на извозчиков, ему что, прогуляться сложно, чай, недалече и не к спеху? Эраст Петрович не был бы против, Тюльпанов в этом не сомневался. И гулял себе, и письма в нужный ящик доставлял, и деньги лишние водились — то на конфеты, то на пряники, а то и прикупить себе какую щегольскую рубашку (Эраст Петрович, правда, увидев, смеялся долго и не очень прилично, но Тюльпанова за обновку похвалил — и то приятно).

Длилось это добрых три месяца, и все было хорошо, а сегодня — вот, пожалуйста. Нашла старуху проруха... а ехал бы, как велено, на извозчике — и не случилось бы беды...

Две мысли в голове Тюльпанова сталкиваются, одна — что нельзя к Эрасту Петровичу в таком виде являться, неприлично это, другая — недостойная помощника Эраста Петровича — что, может быть, если увидит его Эраст Петрович во всем помятом великолепии — то поверит вернее, что Анисий держался до последнего, и осерчает не так сильно.

Да нет, не осерчает он вовсе. Ни разу на Тюльпанова не сердился, каких бы глупостей тот не говорил и как бы перед начальством не позорил. Ругать не станет, не таков человек. Вздохнет — мол, чего я ожидал, такое дело тонкое да такому раззяве безрукому поручая? — да поспешит за извозчиком, мчаться куда-то, дело спасать. Без Тюльпанова — сиди, Т-тюльпанов, помог уже.

За мыслями этими Тюльпанов не замечает даже, как до дома доходит — до дома Эраста Петровича, не своего, конечно. Уже у двери спохватывается, начинает шинель отряхивать да штаны, от снега и крови — колени подрал об лед — мокрые. Стучится, а после про лицо свое вспоминает — и, зачерпнув горсть снега, быстро растереть его пытается, чтобы если не кровь убрать, так хоть сопли — от того, как ревел безобразно, когда понял, что ни с чем остался.

Болит оно, лицо-то. Никак нос разбили? А если сломан, то быть Тюльпанову еще больше красавцем писаным, чем уже имеется. Совсем от него шарахаться начнут.

В доме звуки слышны. Шаги, голос — через дверь непонятно, но Тюльпанов знает, это Эраст Петрович кричит «Маса! Почему я в собственном доме при живом слуге должен сам себе п-привратником служить! Что такое!». Только он это не всерьез — он всегда так, ворчит понарошку, а на самом деле Масу любит сильно.

Конечно. Маса человек хороший, преданный. И письмо бы у него шиш отняли. Маса бы еще и наподдал им сам, сверх всего. И чего Эраст Петрович не догадался сразу с Масой отправить?

Ну, конечно. Внимание привлекать не хотел, японцем-то. Информация-то поди секретная.

Была — секретная. А теперь...

Открывается дверь. Встречает Эраст Петрович, домашний такой, уютный, еще не знает, что беда подкралась. Улыбается — радостно, при виде Тюльпанова так только Сонька улыбалась всегда, будто вправду видеть его хочет. Тюльпанову всегда на эту улыбку в ответ улыбнуться хочется, а сейчас — только заплакать тянет пуще прежнего.

— Т-тюльпанов! — сходит улыбка с лица Эраста Петровича почти сразу, ахает он, на крыльцо выскакивает, прямо в тапках, за лицо хватает — морщится Тюльпанов, больно, а все равно радостно, что шеф участие проявляет. — Что стряслось! Г-господи! Быстро в дом!

Не торопится Тюльпанов, топчется на пороге, мнется. Губу кусает. Шипит на себя внутренне: не смей, ну! Что ты за сопля, что за размазня такая, всю дорогу проревел, тебе мало было? Совсем в край опозориться хочешь? Не можешь хотя бы покаяться с достоинством?

— Шеф, — говорит, а губы у самого пляшут, вот-вот по-новой водопад хлынет, Тюльпанов себе мысленно по щекам хлещет, раз, второй: не реви. Не реви, кому говорят! — Разрешите доложить: задание я провалил.

* * *

Пахнет на всю комнату травами и немного спиртом.

— Б-будет щипать, — предупреждает Эраст Петрович, и тампонами влажными по лицу Тюльпанова водит бережно-бережно, будто не Тюльпанова умывает, а куклу фарфоровую, дорогущую. Щиплет и правда, но так, пустяки. Лицо шефа к своему так близко видеть много приятнее, чем вся эта мелочь.

Одежду грязную Тюльпанову пришлось оставить — хотя бы спасибо, шеф за ширмой позволил раздеться, а то стыд и срам был бы. Выдал Тюльпанову халат свой шелковый, японский, к телу нежный-нежный, как крылья бабочки, и одеяло теплое, чтобы завернуться поверх. Масу послал к Тюльпанову домой за одеждой чистой, а эту рвань велел выкинуть — так и сказал, а завтра, говорит, новую купим.

Не верится Тюльпанову, что завтра еще что-то будет, что не погонит Эраст Петрович его, бесполезного, взашей. Может, не понял еще?

— Шеф, — говорит — пытается, но Эраст Петрович не дает, палец тонкий к губам прижимает.

— Шшш. У тебя губа лопнула, снова кровить начнет. П-приложи лучше, — кусочек льда дает с ледника, в полотенце завернутый — это, значит, чтобы Тюльпанов ко льду губами-то не примерз. От заботы этой снова плакать хочется. Душевный Эраст Петрович очень уж, непривычно Тюльпанову.

— Кто посмел... — шепчет Эраст Петрович, не Тюльпанову, кажется — скорее, себе под нос, лицо бледное, острое, тени на нем страшные почти; но к Тюльпанову оборачивается — и улыбается снова, что солнышко взошедшее. — Жить будешь, б-боец. Но с завтрашнего дня мы с тобой начнем работать над с-самобороной.

Снова он про завтра! Краской заливается Тюльпанов, как рак вареный, и радуется, что кусок льда хоть часть его лица закрывает — все не так стыдно.

— А что же письмо, Эраст Петрович? — спрашивает тихо. Ступнями босыми на полу стоять немного холодно, и он греет их — одну об лодыжку второй, меняя по очереди.

— Какое письмо? — отзывается Эраст Петрович рассеянно.

— Как же! Отнятое! — волнуется Тюльпанов, очень волнуется. — Думаете, нарочно за ним подослали кого-то?

— Что? Нет, — Эраст Петрович головой качает. — Что ты. Обычная шпана. И чего только надеялись с тебя взять — не п-понимаю совершенно.

Тут Тюльпанов с ним согласен, конечно.

— Может, они его тогда там где-то и выкинули? Когда поняли, что бумажки там не ценные, — Тюльпанов немного окрыляется этой идеей. — Мы могли бы прочесать район. Или я один!

Конечно, бумажный конверт да в сугробе в такую погоду... размок совершенно, если вообще по нему повозка какая не проехалась. Но Эраст Петрович говорил, что упускать нельзя никаких шансов.

— Тюльпанов, — вздыхает Эраст Петрович. — К черту п-письмо, хорошо?

— Как же? А дело государственной важности?

— Да нет никакого дела! — Эраст Петрович всплескивает руками. Потом замолкает, нервно делает два шага в одну сторону, два в другую, пряди из прически падают ему на лоб, на щеках — по красному пятну.

— Как же это — нет? А что за письма я доставлял?

— Листы пустые!

Останавливается Эраст Петрович у окна, руки на груди складывает, недовольный. Смотрит — не на Тюльпанова, а в сторону. Вздыхает.

— Листы, — повторяет, — п-пустые. В конверте. Тюльпанов, не было дела г-государственной важности, не было никаких секретных посланий, — тут красные пятна с его лица начинают расползаться дальше, заливая уши и шею. — Я п-придумал это все, чтобы иметь поводы дать тебе немного лишних денег.

Молчит Тюльпанов, только рот слегка приоткрыт — забыл, что разинул.

— Не хотел ставить тебя в неловкое п-положение своей неуместной заботой, — Эраст Петрович уже не просто краснеет, он малиновым кажется. И пальцами так по подоконнику — тук-тук-тук. Нервничает. — А в итоге п-подставил под удар, да еще и соврал б-безобразно.

Смотрит, наконец, на Тюльпанова — прямо, в глаза заглядывая.

— Сердишься?

— Что? — спохватывается Тюльпанов. — Нет! Нет, что вы, как можно!

— П-простишь шефа?

Облегчение от того, что не будет по вине Тюльпанова войны какой-нибудь или страшных смертей, побеждает даже расстройство от того, что не приложил он, значит, руки своей к важным государственным делам. От облегчения этого делается Тюльпанов легким таким, что даже подскакивает с места, едва не роняя в процессе одеяло. Запахивается, угол сползающий на плечо закидывает, вытягивается по струнке, будто солдат на плацу. Что это за дела такие! Это он извиняться должен, не наоборот, да только с Эрастом Петровичем всегда вот так вот — шиворот-навыворот!

— Конечо, — а сам тоже все красный, аж ушам жарко. — Только, Эраст Петрович! Вам совершенно не нужно давать мне еще что-то, Эраст Петрович! Вы и так уже...

Тюльпанову и словами не описать, как его жизнь благодаря Эрасту Петровичу изменилась. Да ему бы даже просто работать с Эрастом Петровичем — уже было бы счастье, а тот еще и участие такое проявил! Что еще может быть — сверх того?

— Не нужно, — соглашается Эраст Петрович, и выстукивать пальцами прекращает. — Тут ты п-прав, Анисий. Но хочется.

Тюльпанов, кажется, снова забывает рот закрыть, а Эраст Петрович смотрит так — с улыбкой тонкой, едва заметной, и спрашивает эдаким тоном, будто заговорщик:

— Можно?

— Что?

— Делать тебе подарки, если ты п-позволишь, — поясняет Эраст Петрович спокойно.

Натягивает Тюльпанов одеяло посильнее, задумывается крепко. Неприлично это совершенно — пользоваться щедростью Эраста Петровича, и неловко весьма, он ведь не девица какая на содержании, чтобы делать ему денежные отчисления? Однако отказать будет тоже неловко — и, как нашептывает тюльпановская жадность, чрезвычайно глупо.

— А иначе, — говорит он осторожно, — вы еще каких-нибудь планов придумаете, да?

Эраст Петрович кивает со всей серьезностью.

— Ты меня очень обяжешь, если избавишь от необходимости ломать г-голову, — подтверждает. А сам глазами блестит лукаво, будто прекрасно понимает, какие споры ведет Тюльпанов внутри своей головы. Все-то ему видно, Эрасту Петровичу, неловко даже.

— Ну если обяжу... — бормочет Тюльпанов.

— Вот и д-договорились, — Эраст Петрович даже в ладоши хлопает, будто правда Тюльпанов ему удовольствие своим ответом доставил, и от того краснеет Тюльпанов пуще прежнего.