[tenok]

По заявкам телезрителей, сука, или Тэн посвящается /смайлик ок/

фэндом: готэм, простигосподи
название: Чужой в моей постели
пейринг: дарк!Эд/Освальд
рейтинг: r
жанр: юмор, пвп
размер: ~1300 слов
примечания: а) плохие шутки б) таймлайн второго сезона
от автора: давайте просто признаем как факт что дарк!Эд еще больший нерд чем просто Эд ок да

Просто нужно быть полным ослом с наблюдательностью золотой рыбки, чтобы ничего не понять, а Освальд много кем был в своей жизни, но ослом — никогда.

Они говорят по-разному — ниже голос, дольше тянутся гласные, в вопросительных интонациях появляется тот звоночек, от которого дрожь вдоль позвоночника скатывается прямо в пах; двигаются тоже — Освальд не фанат банальных метафор, но когда Эд бродит по кухне вот так, есть в нем что-то от хищника, обходящего свою территорию. Различаются — едва уловимо — манеры, прищур внимательных карих глаз, наклон головы.

В конце концов, они совершенно непохоже себя ведут. Ни в какой фантазии, ни в каком странном сне Освальд не представит себе, что Эд — неуклюжий, восторженный гик, играющий мелодии китайскими палочками по пивным бутылкам, — будет трогать его за плечи, подушечками пальцев приглаживая пятно кожи над воротом пижамы. Эд не догадается, приводя в порядок кровать, сесть на край и наклониться к подушке так, чтобы в стеклах очков отразилось бледное лицо Освальда и его расширенные зрачки. Эд не принюхивается к нему после душа, чтобы промурлыкать — мой гель для душа идет тебе больше, чем мне, ходи так всегда. Эд не прожигает его взглядом, пока он меняет одежду, а если и да — то спрятал бы глаза, когда Освальд обернется, вместо того, чтобы превращать встречу взглядов в соревнование «кто моргнет первым».

Освальд не осел, Освальд не дурак и Освальд понимает намеки, особенно когда ими тычут ему под нос. Терпения его хватает на неделю и еще небольшой хвостик, потом он в один прекрасный вечер приканчивает ужин, составляет в раковину тарелки, возвращается к столу и спрашивает, опираясь одной рукой и пользуясь шансом нависнуть над:

— Долго мы будем ломать комедию?

В ответ ему улыбаются — дескать, я уж думал, ты никогда не спросишь.

* * *

Сначала они долго целуются у стола. Партнеры Освальда чаще выше, чем он, но такой разницы еще не было, и он быстро понимает, насколько это не романтично — тянуть все время шею и топтаться на цыпочках. Вскоре он уже сидит на краю стола, и это очень даже компромисс, потому что ему не нужно волноваться за твердость своих коленей, когда уверенная широкая ладонь находит свой путь под резинку пижамных штанов, Освальду остается только развести ноги шире.

— Самая удивительная загадка, — бормочет этот Эд ему на ухо. — Единственная достойная интрига в этом городе — с тех пор, как мы спрятали тело мисс Крингл.

— Мы можем не вспоминать твою мертвую бывшую, пока заняты делом? — спрашивает Освальд. Тон его спокоен, но он демонстрирует свое отношение, впиваясь ногтями в широкие плечи — Эд чувствует даже через футболку, он уверен, но не похоже, чтобы он был сильно против. Он смеется, откидывая голову — Освальд не упускает шанс укусить его в шею, — а потом подхватывает на руки.

Освальд душит в себе удивленное «ой».

— Ты сильнее, чем кажешься, — выдыхает он, пока его несут к кровати.

— Ты не то что бы тяжелее трупов, которые я таскаю на работе, — отвечает Эд, и Освальд ничего не может с собой поделать, он хохочет, пока его не слишком ласково роняют на матрас.

— Это худшее, что говорили мне во время секса, — выдавливает он между всхлипами, и он даже не слишком лукавит, потому что то, что делала с ним Фиш, сексом он считать отказывается.

Эд смотрит на него сверху, темный взгляд сквозь очки — как будто он весь за стеклом, просто заинтересованный наблюдатель перед экспериментальным образцом. Освальд успокаивается, и сглатывает, и поднимается на локтях, и задирает подбородок, чтобы смелее встречать этот взгляд.

Тогда Эд ложится сверху.

Другой Эд таскается с Освальдом, как с фарфоровой куклой, квохчет про здоровье, про осложнения, про необходимость медицинского вмешательства. Этот — философски спрашивает, что такое пара трещин в ребрах между старыми друзьями, а потом прижимает всем весом к кровати, и у Освальда из легких вышибает весь кислород. Они раздеваются суматошно и не очень изящно, Эд не дает Освальду выпасть из пижамной куртки — нет, говорит он, оставь, и они оба смеются, потому что Освальд догадывается, что делает Эд, и чувствует себя школьником, сдвигающим всю мебель в классе на пять сантиметров влево. Освальд стягивает с него очки — у людей с плохим зрением вид от этого часто делается беспомощным, растерянным, но Эд теперь выглядит только более хищным и более голым, чем когда снял футболку и джинсы.

Эд усаживает его к подушкам — ты же у нас больной, говорит он напевно, комично передразнивая Эда, и Освальд снова смеется, пока Эд стягивает с него одну штанину, потом другую, потом — дешевые боксеры из тех, что стоят пять долларов за упаковку «неделька», потому что ничего лучше Эд ему купить не догадался. Он целует Освальда в грудь и живот, задевая сухие, пахнущие больницей бинты. Обводит языком пупок, поднимает голову, чтобы посмотреть в глаза.

— Что твердое и розовое, когда ты берешь это в рот, но мягкое и липкое, когда выпускаешь? — спрашивает он очень серьезно, и Освальд никогда еще не задыхался от смеха, пока ему делают минет, но опыт нельзя назвать неприятным.

Он кончает в заботливо подставленное бумажное полотенце, а потом лениво лежит на подушках, пока Эд додрачивает себе быстрыми резкими движениями, механическими настолько, что Освальду почти неловко. Он бы, пожалуй, даже вмешался, но он правда — как ни прискорбно, — все еще не в полном расцвете сил, и после такой встряски у него ноет каждая косточка в теле, а веки слипаются сами собой. Если бы не острое желание увидеть это лицо в момент оргазма — он даже не стал бы дожидаться финала.

— Красивый, — бормочет он, зевая.

— Я знаю, а? — Эд пожимает плечами, как будто не его член сейчас сжимает быстро двигающийся кулак. — Такой материал лежит без дела. Стыдно должно быть.

Освальд сонно думает, что он сам очень даже не против, чтобы этот конкретный материал оставался невостребованным, пока у него не появятся на него время и силы. Эд кончает — в другое полотенце, губы раскрыты в беззвучном стоне, на скулах малиновые пятна. Освальд смотрит на челку, на вьющиеся пряди, выбившиеся из прически, прилипшие к мокрому лбу, думает, что Эду должно быть запрещено законом делать эту ужасную укладку под офисного клерка.

Они еще немного целуются — у Эда припухшие губы, солоноватый привкус во рту, наглый язык, не стесняющийся продемонстрировать Освальду, что термин «пенетрация» применим не только к гениталиям. Потом Эд заботливо помогает ему поместить негнущиеся конечности в одежду, собирает свои вещи — Освальд разглядывает сквозь ресницы его всего, с сильной спиной, ямочками на заднице, венами на бицепсах. Тратит лишние несколько минут, чтобы в халате на голое тело дойти до мусоропровода в подъезде вместо того, чтобы отправить испорченные салфетки в ведро.

— Мы же не хотим оставить улики, — говорит он Освальду заговорщицки, прежде чем ускользнуть в душ.

* * *

Эд выходит — мокрый и распаренный, лицо снова в красных пятнах, только от горячей воды, а не от возбуждения, выражение — напряженное и беспомощное, как будто он забыл, куда положил кошелек и ключи от машины. Какая потеря, думает Освальд. Он уже начинает скучать.

Несколько минут Эд тратит, чтобы помыть посуду. Растерянный взгляд Эда блуждает по крохотной квартирке, останавливается на Освальде раз или два, и каждый раз Освальд чуточку замирает, не зная сам, какой реакции ждет и на какую надеется. Эд закрывает кран, вытирает руки об специальное полотенечко, подходит к окну, смотрит на небо так, словно его безмерно удивляют луна и звезды. Еще бы — когда они ужинали, солнце еще даже не садилось.

— Освальд? — зовет Эд осторожно; Освальд не отвечает, он, в конце концов, больной человек, и ему полагается больше спать, Эд сам так говорил. Из-под ресниц он видит, как Эд с опаской смотрит на оконное стекло — уголком глаза, как бы боясь увидеть там свое отражение. Он в рубашке под горло, при галстучке; длинные пальцы проходятся по горлу, нажимают там, где, знает Освальд, красуется яркий, внушительный след укуса.

Riddle me this, думает Освальд, и прячет в подушку свою ухмылку за секунду до того, как отражение Эда успевает ему подмигнуть.