[tenok]

Название: Пять раз, когда Мэнни незримо присутствовал в жизни Джона
Автор:  Тёнка
Фэндом: Константин (TV)
Пейринги: Мэнни|Джон Константин, Джон/Гэри, Джон/Анна Мари, Джон|Чес Чендлер, Томас Константин, Мэри Энн Константин
Размер: ~5600 слов
Рейтинг: R
Жанр: джен, драма, юмор, х/к
Саммари: Пять раз, когда Мэнни незримо присутствовал в жизни Джона (и один раз, когда он был материален). Иными словами, я люблю Мэнни с силой тысячи солнц, и мне оч не додали его предыстории с Джоном, соу...
Предупреждения: домашний абьюз, попытка суицида, употребление наркотиков и секс между несовершеннолетними (оч фоном); вольные отсылки к комиксному канону.
От автора: персональное спасибо Тэду за все пинки <3

5+1

1.

У них на руках была мёртвая женщина и мёртвый ребёнок, так что ощущение некоторой паники, повисшее в воздухе, было вполне оправданным. Второй ребёнок был жив — пока что, как обозначил это акушер, до того, как все стали бегать и кричать. Медицинские термины и писк приборов сливались в единый неразличимый тарарам, поверх которого накладывалось гудение ламп дневного света.

Мэри Энн вздохнула и, пользуясь новобретёнными привилегиями загробной жизни, посмотрела за пределы палаты в зал ожидания. Томас метался из угла в угол, дымил, наплевав на знаки с призывами не делать этого на территории больницы, и напрочь игнорировал скорчившуюся в углу зарёванную Шерил.

— Во всём виноват этот ублюдок, — сказала она на удивление спокойно: ненависть к мужу, обуревавшая её несколько минут назад, пока она ещё боролась за последний вдох, сейчас казалась незначительной перед лицом вечности.

— Он с тобой полностью согласен, но вряд ли когда-нибудь признает это вслух, — согласился с ней густой звучный голос, отдалённо похожий на гудение большой медной трубы.

— Ты меня видишь, — Мэри Энн удивлённо моргнула. Человек рядом с ней — высокий, темнокожий, с нездешними золотыми глазами, — ответил на это заранее виноватой улыбкой. Акушер пробежал сквозь него, смешивая нецензурную брань с требованием доставить сюда немедленно реанимационный набор для новорождённых.

— Ты тоже мёртв? — вывод казался вполне логичным, но прозвучал всё равно как вопрос. Человек пожал плечами.

— Не совсем, — сказал он, а потом за его спиной распахнулись широкие белые крылья, и Мэри Энн, женщина, никогда не считавшая себя религиозной, машинально перекрестилась и помянула имя сына божьего.

— Настоящий ангел, — она охнула, потом зажала рот ладонью и потянулась к сероватым в свете больничных ламп перьям. Ангел встряхнулся, как мокрая собака, и крылья свернулись, а потом пропали из виду. Так он снова выглядел совсем обычным, разве что слишком спокойным для царящей вокруг суеты. — Кто ты? Как тебя зовут?

— Мэнни, — после краткого, в доли секунды, замешательства ответил ангел. Мэри Энн недоверчиво рассмеялась.

— Да, конечно, — она попыталась взять с тумбочки игрушечного мишку, а когда её призрачные руки прошли сквозь него, просто указала на бирочку на его шее. — Не держи меня за дуру, милый, ты только что прочитал название фирмы-изготовителя на этом плюшевом монстре. Ублюдок Том, он правда думал, что медвежонок исправит то, что он сделал? Я потеряла сына, и вот-вот лишусь второго!

— Не лишишься, — Мэнни, если его можно было так называть, положил ладонь её на плечо. Ладонь была широкая, тёплая, немного пахла ладаном и вызывала смутное чувство покоя. — Я здесь для того, чтобы за этим проследить.

— Проследить за моим Джоном? — Мэри бросила взгляд на прозрачную коробку, в которой лежал слабо копошащийся комочек, увешанный проводами и датчиками. Его губы и крохотные ногти отливали синевой, но ему явно повезло больше, чем второму, которого накрыли несоразмерно большой простынёй, под которой он выглядел забытой кучкой несвежего белья, а не маленьким человечком, недавно ещё бывшим живым.

— Да, за ним. Я нечто вроде... вы называете нас ангелами-хранителями, — Мэнни улыбнулся ещё раз.

— Этому мальчику он точно понадобится, — Мэри Энн вытерла призрачные слёзы призрачной рукой и деловито уточнила: — Ты можешь расцарапать Томасу лицо и оторвать яйца?

— Вне моей компетенции, — улыбка Мэнни стала более широкой и менее виноватой. Мэри Энн он начинал нравиться.

— А хотя бы положить ему в кроватку мишку? — на этот раз Мэнни посмотрел на малыша и на дерьмовый отцовский подарок, купленный по пути в больницу на какой-нибудь дешёвой заправке, и только потом покачал головой.

— Вряд ли это хорошая идея. Тут стерильная среда, — он постучал пальцем по его боксу. Мальчик не открыл крохотные глазки-щёлочки и даже не шевельнул головой в сторону звука. Мэри всхлипнула тихонько и поцеловала его в морщинистый красный лобик. Потом повторила жест с остывающим тельцем второго сына.

— Ладно, ладно. Я так понимаю, моё время вышло? Никакой реанимации, нужно следовать за светом? — она храбрилась, конечно, но это было очень в её духе — идти напролом, когда страшнее всего. Единственное, с чем она медлила в своей жизни — это разрыв с Томасом, и к чему это привело?

— Я провожу тебя, — Мэри Энн кивнула и отвернулась к окну. За окном не было ни неба, ни земли, ни контура ближайших домов на горизонте — только безграничное сияние, к которому она невольно потянулась всем существом.

Мэнни замешкался на мгновение — склонившись над маленькой, полной чистого кислорода коробочкой, он вгляделся в сморщенное крохотное личико будущего подопечного. На нём не было никакой особой печати, ничего, что предвещало бы то будущее, которое, Мэнни знал, его ждёт; и всё же какие-то силы, может, сама судьба, избрали его, и Мэнни никак не мог на это повлиять.

— Ты не представляешь себе, сколько судеб лежит на твоих плечах, — серьёзно сказал он новорождённому. Миниатюрный Джон никак на это не ответил, но грустно, надсадно закашлялся, содрогаясь всем своим тельцем. Плечи его никакого доверия не внушали, и внутри Мэнни прочно поселилась тревога за весь мир, за Рай, и Ад, и человечество.

Он неловко поцеловал Джона в лоб, чуть левее поцелуя его матери, и повёл дрожащую от нетерпения Мэри Энн за руку в самый центр белого сияния.

2.

Для своих лет Джон был достаточно умён, и посему понимал, что курение не делает тебя крутым. Он не считал, что это приятно — он наблюдал за своим отцом семь лет (чуть меньше, если считать только сознательный возраст) и видел, как тот медленно хиреет, сгибается от ужасного кашля, как у него желтеют зубы, как пропитывается запахом его одежда, кожа, волосы, словно сигареты пометили его и приняли как своего. Джону не хотелось произвести на кого-то впечатление, влиться в компанию, его не заставляли, это не было даже актом самоповреждения — до этого он тоже пока не дорос. Нет, всё было проще.

Сигареты были его законной добычей, и хрена лысого он собирался делиться ей с сестрой и тем более отцом.

Помятую пачку он стащил из кармана у странного прохожего, который первым предложил ему — семилетнему пацану! — закурить. Джон полагал, что облапошил какого-нибудь стрёмного педофила, которых в его районе ошивалось больше, чем возможно с точки зрения статистики и здравого смысла. Мэнни с удовольствием сообщил бы Джону, что он нагрел не любителя подрочить на маленьких мальчиков, а самого князя демонов Нергала (который, впрочем, тоже не чурался развлечений с участием детей) — и что лично он, Мэнни, поседел бы, если бы ангелы могли седеть, пока наблюдал за этой сценой с того расстояния, на котором демон не мог его почуять. Увы, даже если бы ангелам дозволено было бы взаимодействовать с существами, наделёнными свободой воли, Мэнни всё равно поостерёгся бы читать такую нотацию Джону Константину, потому что с маленького поганца сталось бы этим гордиться.

«Мне семь лет, и я прикурил от адского пламени». Тьфу, насколько это по-константиновски — Мэнни нахохлился, обнимая себя обеими руками, а поверх и крыльями. У семилетних детей не должно быть коронных фразочек и таких мерзких ухмылок, и даже то, что Мэнни знал, где и как он такой научился, не очень помогало образу Константина.

Оный, кстати, в этот самый момент сосредоточенно дымил уже четвёртой сигаретой. Пачка была пуста наполовину, когда он её заполучил, сейчас в ней оставалось ещё штук пять, в возрасте Джона от такого количества никотина можно было и отравление получить — если бы мальчик умел курить. К счастью, всё, на что его хватало — это сунуть зажжённую сигарету в рот и ждать, пока она прогорит до половины, отвлекаясь на вдохи чистого воздуха в форточке.

— Господи, ну и гадость, — делился он время от времени сам с собой, выбрасывая на асфальт очередной окурок. Мэнни на Господа не тянул, но был всецело с ним согласен.

Он не слышал шагов на лестнице, но даже если бы заметил — предупредить Константина не смог бы всё равно.

— Шерил? — крикнул дрожащим голосом Джон, когда в замке заскрежетал ключ. Дверь открылась, в прихожей раздались шаги, слишком тяжёлые для девочки-подростка, Джон посерел на пару тонов и стал сгребать с подоконника сигареты и пепел, пытаясь выбросить всё в открытую форточку. Не успел, рассыпал всё снова дрожащими руками, а в качестве последнего доказательства на его головой висел клуб сизого дыма, воняющий табаком.

— Я труп, — сказал Джон в пространство, на этот раз уже не дрожа, а со смертельным спокойствием безысходности.

Томас был не лишён понятия об иронии, пусть топорного, так что остатки сигарет отправились ему в карман — все, кроме той, что ещё тлела на окне.

— Думаешь, это круто, да? Нравится дымить? — рычал он Джону в лицо, задрав его почти до уровня своего лица, ибо весил Джон чуть больше своего же школьного ранца, да и размерами от него не сильно отличался. — Сейчас папа тебе покажет, какие классные штуки можно делать с сигаретами — ты у папы на всю жизнь запомнишь, что курить, блядь, плохо!

Большим плюсом Томаса было то, что надолго его никогда не хватало. Джон ещё даже охрипнуть не успел, когда отец потерял к нему интерес и, бросив его на пол и пнув напоследок, «чтобы не выл», ушёл на кухню. Пару минут спустя он уже мирно громыхал посудой, разогревая ужин; ещё минут через пять стал насвистывать мелодию в такт шипящему радио.

Джон свернулся на полу в комок, тихо скуля и лелея руку, на которой теперь красовались три крупных красных следа, остро пахнущих табаком и горелой кожей. Два следа из трёх были сероватыми от пепла — на взгляд Мэнни, это было не очень хорошо. Только заражения крови Джону не хватало.

Это было не слишком удобно: Мэнни пришлось встать на четвереньки, потом припасть к полу грудью, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с Джоном. Сосредоточившись, он легонько подул на маленькие ранки, сметая с них мелкий мусор. Джон дёрнулся в первый момент, напрягся, потом расслабился и даже сам подставил руку под лёгкий ветерок — и только после распахнул глаза, красные от дыма и рыданий, мокрые напрочь, под опухшими веками и склеенными в иголочки ресницами. Есть дети, способные выглядеть очаровательно, когда плачут, так, что их хочется защитить от всего дурного в мире. Заплаканный Константин был красным, сморщенным и очень злым на вид.

С минуту они с Мэнни смотрели друг другу в глаза.

— Сквозняк, — сказал Джон после этого, тихо, сам себе, и от разочарования, отразившегося в мученически изломанных чертах маленького личика, Мэнни стало неуютно и немного стыдно.

3.

Социальный работник и школьный психолог, которые работали с Джоном после этой истории, полагали, что на самоубийство его толкнули издевательства отца, число которых удвоилось, когда жертва в доме осталась только одна. В целом, они были правы, но триггер они определили неверно — хотя их уверенность в наличии у Джона здравого смысла могла бы сильно пошатнуться, если бы Мэнни сообщил им детальную историю.

Свести счёты с жизнью Джон решил в пятницу в шесть тридцать вечера, спустя неделю и четыре часа после ухода Шерил — когда залез в холодильник и понял, что ужина там нет. И обеда нет. И вообще ничего нет, даже пива, даже сухой сырной корки, которая лежала там с прошлого рождества — видимо, отец добрался до неё первым.

— Да ебал я так жить, — сказал Джон уверенно, и в первый момент Мэнни не придал этому особого значения, потому что фразы такого рода, вместе с «да чтоб я сдох», «да чтоб он сдох» и «ебись оно всё конем», Джон использовал регулярно, но вкладывал в них исключительно своё недовольство этим несовершенным миром.

Джон закурил в центре кухни, поскрёб в затылке, затушил окурок об стол и принялся задумчиво шататься по квартире. Мэнни нечем было особо заняться, поэтому он шатался следом за ним, пытаясь угадать систему в действиях подопечного.

— В этом ебанном доме нет даже ебанной веревки! — оповестил Константин невесть кого. Вообще-то, была бельевая, но Мэнни сомневался, что Джон задумывается, где сушится его одежда после стирки.

— Да ни в жизнь, — так же громко заключил Джон в ванной, осмотрев отцовскую бритву с засохшими кусочками пены и волос. Своей у него по малолетству не было, поросль у него худо-бедно пробивалась подмышками и тонкой полоской в паху, челюсть же оставалась по-детски гладкой. С минуту Джон изучал зеркальную дверцу шкафчика и даже постучал по ней кулаком, но разбивать передумал и вместо этого достал аптечку. В аптечке нашлись бинты, активированный уголь, аскорбиновая кислота и записка почерком Шерил: «купить аспирин и йод».

Джон обиженно хмыкнул, закинул аскорбинку в рот и вернулся на кухню.

— Не с третьего, мать его, этажа, — сообщил он, выглянув в окно. Сделал круг почёта вокруг стола, заглянул в холодильник ещё раз и утвердился у плиты, покачиваясь с носка на пятку, как делал в прошлом году, прежде чем разбежался и прыгнул с тарзанкой над обмелевшей рекой.

— Ну, с богом, — возвестил он, наконец, решительно выкручивая все пять скрипучих ручек разом. Две конфорки из четырёх слабо зашипели, к оставшимся Джон принюхался и остался недоволен, но сделать ничего не смог. Последней он распахнул дверцу духовки, встал перед ней на колени и сунул внутрь голову.

Где-то в этот момент Мэнни стал волноваться.

В скорченном состоянии Джон продержался минут пять; когда он вылез, щека и волосы на виске были в мелких кусочках жира и сгоревшей пищи.

— Воняет, как у папаши изо рта, — прокомментировал Джон, отползая к стене. Он сел, привалившись к ней и вытянув перед собой ноги, запрокинул голову и закрыл глаза. Мэнни не придумал ничего лучше, чем сесть рядом, копируя его позу. — Чертовски долгая штука, а? Но это хотя бы не будет больно. И пусть кто-то ещё раз скажет, что я не умею справляться с проблемами. У меня есть план. У меня всегда есть план.

С такого ракурса казалось, что Джон говорит это ему.

— Ты дурак, — сказал Мэнни. Константин его, конечно, не услышал, но всё равно было приятно.

— Интересно, я встречу там маму? — спросил Константин, всё так же, не открывая глаз. Его пальцы на мгновение сжались в побелевшие кулаки, и Мэнни безотчётно повторил этот жест, с лёгким холодком вдоль позвоночника понимая, что, вообще-то, Джон собирается умереть.

Здесь. Сейчас. У него на руках. И он ничего не может с этим сделать.

Законы были строги на этот счёт: ты не можешь вмешиваться в жизнь людей. Точка. В жизнь своих подопечных — тем более. Мэнни посмотрел на часы: всего лишь восьмой час, Томас наверняка провисит в баре до полуночи, Джон к тому моменту благополучно скончается.

Может быть, в правилах есть допущение на случай, если надежда человечества умирает в глупой подростковой истерике? Мэнни не был уверен, что может так рисковать. Успеет ли он обратиться к начальству за советом? Если заморозить время на отдельно взятой кухне...

Джон тоже посмотрел на часы и поморщился.

— Ну и дерьмо, — сказал он недовольно. — Голова гудит, как будка трансформатора, а толку — ноль. Разве я не должен был быстро и безболезненно уснуть?

Продолжая бормотать про тупые фильмы с их тупыми, нереалистичными смертями, по которым совершенно невозможно строить план действий, Джон принялся хлопать себя по карманам. Мэнни, захваченный своими мыслями, даже не сразу понял, что тот делает — и потому тихий щелчок колёсика зажигалки застал его врасплох.

Это случилось мгновенно, но для Мэнни мгновения тянулись вечность. Медленно и плавно проворачивалась шестерёнка, высекая искру, от которой зажигался огонёк зажигалки, поднесённый к сигарете у Джона в зубах, и так же медленно от этой искры бежала невидимая поначалу жаркая волна: от Джона к духовке по невидимым ему клубам остро пахнущего газа, в самое жерло, где концентрация была уже чертовски сильной...

Мэнни взмахнул крылом инстинктивно, выставляя между Джоном и взрывной волной защиту из невидимых перьев. Джона всё равно тряхнуло, стукнуло об стену затылком — и порядочно опалило. Пару минут он верещал, катаясь по полу и сбивая пламя с волос и футболки. Когда поднялся, прочищая уши указательными пальцами, за окном уже выли сирены — кто-то вызвал пожарных.

У Джона не было бровей, ресниц и порядочного куска чёлки. Лицо закоптилось и было покрыто мелкими царапинами, футболка изодрана в решето. Наверняка он крепко ушиб голову и рёбра, но он был жив, и Мэнни никак не мог найти в себе силы встать на дрожащие ноги, и только благодарил небеса за столь своевременное вмешательство, а Джона — за невозможную, непроходимую его тупость.

— Господи, — сказал Джон — точнее, крикнул, потому что себя он из-за звона в ушах не слышал и громкость контролировать не мог. Взгляд круглых от ужаса глаз остановился на том месте, где раньше стояла плита, а сейчас — её чёрный остов. Столы рядом обуглились, по стене змеилась трещина. — Мне пиздец. Полный, тотальный пиздец. Папаша меня убьёт.

Перспектива скорой кончины, каких-то пару минут назад казавшаяся желанной, стремительно теряла свою прелесть.

— План Б, — забормотал Джон, на негнущихся ногах перебираясь в свою спальню. — Грёбанный план Б, и пусть кто-то скажет, что я не умею планировать с запасом.

В пятницу, в девять ноль пять вечера, Джон впервые сбежал из дома в Лондон. Если бы Мэнни видел, в машины каких дяденек он садился по пути, его бы хватил ангельский вариант сердечного приступа, но, к счастью, на этот вечер его обязанности уже закончились.

4.

Поговорить на эту тему Джон мог только с двумя людьми во всём мире: Гэри и Джудит. Фишка был в том, что Гэри был настолько лузером, что даже такие откровения не опустили бы Джона до его уровня, а Джудит сама была бы не прочь замутить с Энн-Мари и посему прекрасно его понимала. Перед остальными Джон держал лицо, потому что, во-первых, все знали, что Джон Константин не влюбляется, и, во-вторых, в прошлом году его исключили из школы на две недели за секс с дочкой директора, и он не мог позволить кому-то из недоброжелателей узнать, что весь секс закончился на той стадии, где он пыхтел над застёжкой её лифчика, а она хихикала от щекотки. У него была репутация, чёрт возьми.

— Я отвечаю вам, — сказал он, развалившись на диване и свесив голову к полу. — Сегодня мне перепадёт. Сегодня Джон Константин распрощается с невинностью.

Гэри нервно хихикнул и затянулся косяком. Когда Джон в прошлый раз пожаловался ему, что в свои почти-шестнадцать ещё не познал прелестей плотской любви, Гэри предложил ему отсосать, чтобы исправить эту несправедливость. Джон согласился, после чего со всей присущей ему деликатностью и человеколюбием сообщил Гэри, что отсасывает тот паршиво и на потерю невинности это не тянет. С тех пор к вопросу постельных похождений Джона Гэри относился щепетильно, но Джона это не ебало.

Джона вообще пока что ничего ни разу не ебало, в этом и была проблема.

— Может, она пошутила, — сказала Джудит, листая журнал. Константин купился бы на её показное равнодушие, не листай она его так быстро — дурёха Джудит с такой скоростью могла разве что картинки смотреть. От её ревности в груди приятно теплело. — Или ты её не так понял.

— Энн-Мари сказала прийти к ней сегодня ночью. Сказала, я цитирую, что я не выйду от неё невинным. Куда уж прямее? — Джон пожал плечами и потянулся по-кошачьи, сползая на пол половиной тела.

— Разве она не старовата для тебя? — спросил Гэри, теребя подол растянутой футболки. На футболке были пятна пота, и это было отвратительно.

— Ты отвратителен, Гэри, — сообщил ему Константин. На его ревность ему было по большому счёту насрать. — А Энн-Мари для меня в самый раз.

— Разве твою маму не звали Мэри Энн? — на этот раз Джудит даже опустила край журнала, чтобы прошить его острым взглядом. — Тебе не кажется, что это немного...

— Слишком по Фрейду, — Гэри шмыгнул своим вечно сопливым носом и снова торопливо затянулся: ему явно хотелось поскорее уйти от неприятного разговора если не домой, то хотя бы в мир радуг и Джа. — Эдипов комплекс. Знаешь, несколько лет назад этим термином маркировали латентную бисексуальность пациентов.

— Откуда ты знаешь столько дерьма? — спросил Джон; Джудит громко фыркнула на слове «латентный», и Джон запустил в неё подушкой. Гэри таких усилий не стоил, он и сам уже заткнулся, ковыряя дырку в футболке и превращая её из маленькой в огромную.

— Вы просто ревнуете, сосунки, — объявил Константин во всеуслышание. Потом демонстративно посмотрел на часы и слез с дивана, кувыркнувшись через голову. — Лучше развлекитесь тут без меня. Гэри целуется ещё хуже, чем сосёт, но я уверен, Жуди, ты со своими тантрическими практиками найдёшь ему применение.

— Придурок, — буркнул Гэри ему в спину.

— Это йога, болван, — добавила Джудит.

Мэнни не находил ничего интересного в очередной демонстрации сопливой бравады Джона, но редкие моменты открытости и уязвимости подопечного его странным образом завораживали. Он наблюдал из тени, как Константин мнётся на крыльце, делая глубокие вдохи и приглаживая и так уже зализанную чёлку. Мэнни не собирался наблюдать за процессом потери невинности — с его точки зрения, эти действия ничем не отличались от драки, разговора, купания в душе или приёма пищи, но люди расценивали эти моменты как особо интимные, и он не видел смысла в том, чтобы вторгаться в личную жизнь Джона сильнее, чем того требует его миссия. Только проводить, вот и всё.

— Заходи, — коротко сказала Энн-Мари, распахнув дверь. Константин сглотнул, перешагивая через порог.

У Мэнни встали дыбом жёсткие курчавые волоски — от напряжения и растворённой в воздухе магической энергии.

— Ого. Да ты затейница, — присвистнул Константин, осматривая просторную гостиную. Вся мебель в ней была накрыта прозрачной плёнкой, скатанный ковёр покоился в углу. На полу был начерчен странный узор, везде были расставлены толстые цветные свечи, оплывающие воском. — Умеешь создать атмосферу. Это ещё что? — Джон тронул носком ботинка брякнувшие цепи. — Не знал, что тебе такое по вкусу. В смысле, я-то, конечно, таким уже занимался. Сотню раз, было бы что сложное. Просто, не думал, что мы вот так — с первого раза — хотя я-то не против...

— Господи, заткнись уже, — Энн-Мари потёрла переносицу. Она сегодня была без привычного чёрно-фиолетового макияжа, и без него казалась моложе, почти ровесницей Константина. — Я и так не уверена, что стоит с тобой это делать — но тебе проще дать, чем сказать нет, не так ли?

— Этому я обязан своим списком побед, милочка, — Константин просиял.

Мэнни встал между ним и Энн-Мари, закрывая его собой и расправляя крылья с неземным шелестом. По полу пробежал ветерок, заставивший пламя свечей затрепетать, а Энн-Мари поёжиться.

— У меня от тебя мороз по коже, — почти жалобно сказала она, а потом дёрнула Джона за шиворот и заставила опуститься на пол. Джон устроился поудобнее, скрестив ноги. В руки ему Энн-Мари сунула куклу без лица.

— Что это? — спросил Константин неожиданно тихо.

— Это ритуал посвящения, — сказал Мэнни с болезненной гримасой на лице. — И ты о нём пожалеешь.

— Ритуал посвящения, — эхом отозвалась Энн-Мари. — И я о нём чертовски пожалею.

— Типа... магический ритуал, — Константин недоверчиво выдохнул, глядя на куклу со священным трепетом. — Ты серьёзно. Ты сделаешь это — возьмёшь меня в ученики?

— Ещё чего, — буркнула Энн-Мари. — Справишься сам, я просто покажу тебе азы, чтобы ты не убил себя первым же заклинанием. Посоветую пару книжек... но сначала — главное. То, с чего начинается магия.

Константин подался вперёд, впившись в Энн-Мари жадным взглядом. Девушка встала перед ним на колени, расправила складки на юбке, сложила руки — почти целомудренно. Мэнни хотелось влепить ей пощёчину, а Константина — потрясти, как трясли его школьные хулиганы, чтобы зубы клацнули друг об друга.

— Ты попрощаешься со своей невинностью, — медленно и чётко сказал Энн-Мари. — Ты готов к этому?

— Если бы во мне была её хоть капля... — ухмылка Джона увяла под её пристальным взглядом. Он неловко поёрзал и кивнул. — Да, готов. Было бы о чём жалеть.

— Тогда посмотри на эту куклу и представь себе, как вкладываешь в неё всё невинное и неиспорченное, нежное и светлое, что в тебе есть. Каждый слабый, чистый кусочек тебя, всё, что ещё не тронуто тьмой, пороком, цинизмом, — голос Энн-Мари звучал почти напевно, как в церкви. Джон недолго смотрел на неё, словно любуясь, потом перевёл взгляд на куклу и сосредоточился.

— Вот так, — шептала Энн-Мари. Кукла под взглядом Джона постепенно менялась, становясь всё более человекоподобной. Гладкое тканевое лицо искажалось, складываясь в черты лица — просто лица для Джона, но знакомого маленького личика для Мэнни.

— Чем меньше невинности останется в тебе, тем лучше. Это как приманка, одновременно сырое мясо с кровью и сладкий десерт для демонов, — кукла стала совсем похожа на маленького, недоношенного, неказистого младенца. Уголки губ у искусственного ребёнка были синеватыми. — Господи, что я делаю... Так ты будешь хоть под какой-то защитой, когда будешь делать первые шаги.

— Что мне делать с ним — с этим — теперь? — спросил Константин. Зрачки у него были шире, чем у Гэри в момент прихода, волосы — дыбом, он дышал, словно пробежал стометровку, и его колотила крупная дрожь. Ему было так страшно, но больше — волнительно и немного весело; его душило азартом, восторгом и нежной любовью ко всему миру, к Энн-Мари, даже к этому существу в его руках.

— Убить, — коротко ответила Энн-Мари.

— О, — сказал Константин и нахмурился.

Мэнни затаил дыхание. Энн-Мари комкала юбку в кулаках, не замечая этого.

— О. А у тебя нет ритуального ножа или чего-то вроде? Я могу, конечно, ударить его об угол стола...

— Я буду молиться за твою невинную душу, Джон Константин, — печально сказал Мэнни, целуя Джона в мокрый от пота лоб. Если Джон и заметил невесомое прикосновение, вряд ли это было самым странным, что случилось с ним за этот вечер.

5.

Квин Чендлер была ведьмой. Во всех смыслах этого слова — страшная, как чёрт, злющая и полная магической силы, которая растекалась волнами невидимыми, но ощутимо липкими и вонючими, по всему дому. Она могла бы одним четверостишием и парой капель крови сотворить чуму, которая поразит целую страну, могла бы заставить коров всего пригорода издохнуть за одну ночь, а первенцев каждой семьи Лондона — захиреть и зачахнуть, не оставив за собой потомства. В средние века она закончила бы жизнь на костре — или в постели высокопоставленного политика, которого держала бы целиком в своей власти; но на дворе был рубеж тысячелетий, и Квинни тратила свой тёмный дар на то, чтобы портить жизнь соседям, делать любовные зелья и подпольные аборты, да выигрывать в воскресной лотерее небольшие суммы, которые потом уходили на сигареты и дрянное пиво.

Ещё она убила своего мужа, конечно, и держала на коротком поводке сына, понемногу вытягивая его жизненные силы, но всё же она оставалась ведьмой. Человеком, не демоном и не пришлой тварью из допотопных времён.

— Ты уверен, что ты с ней справишься? — спросил Чес с нотками недоверия в голосе. Джон вполне закономерно не внушал ему доверия: Чес в буквальном смысле подобрал его на улице с месяц назад и пустил пожить на кушетку в гостиной. Могучие маги не живут в подворотнях Лондона, ночуя на лавочках и размокших картонных коробках, в этом Чес был уверен.

— С Квинни и её обезьянкой? — Джон независимо пожал плечами. — Как два пальца об асфальт. Между прочим, я уже как-то проводил экзорцизм, а это будет посложнее сделать, чем утопить одну мерзкую блохастую тварь.

— Я не про магию, — Чес притих, уныло глядя в кружку с кофе. Мэнни сидел рядом с ним, незримо касаясь его плеча перьями. Ему нравился Франциск, хотя бы тем, что Франциску нравился Джон, а такое было редкостью среди его знакомых. Кажется, Джон тоже это чувствовал, и отчасти потому так рвался помочь ему избавиться от ведьмы на чердаке.

Потому, и ещё из-за азарта, из-за бурлящего в крови желания показать всему миру, из чего сделаны яйца у Джона Константина. Новообретённая свобода кружила ему голову.

— Это убийство, знаешь ли, — так же тихо продолжил Чес. — Думаешь, я не понимаю? Утопишь Шалаву — и с ней умрёт Квинни. Это тебе не призрака упокоить и не демона изгнать, она же человек, это... это серьёзно.

— Твоё друг дело говорит. Послушал бы, — сказал Мэнни. Джон его не видел, но от пристального взгляда поморщился, словно чувствовал, что за ним наблюдают, и повернулся к Мэнни боком, задирая выше одно острое плечо. Лопатки под чёрной водолазкой вздыбливались, как его собственные маленькие крылышки — у Джона с детства были проблемы с осанкой.

— Боишься за мою бессмертную душу? — с кривой улыбкой спросил он.

— Именно, — сказал Мэнни. Чес не сказал ничего и пожал плечами.

— Моя душа давно уже за гранью спасения, — сообщил Джон самоуверенно, даже с какой-то гордостью в голосе. — Я начал грешить раньше, чем появился на свет. Мой брат, моя мать — кто, по-твоему, их убил?

— Не думаю, что Мэри-Энн с тобой согласится, — сказал Мэнни тихо.

— Не думаю, что это одно и то же, — Чес поскрёб подбородок, покрытый мелкой колючей щетиной. Мэнни определённо начинал любить этого парня.

— Скажешь, я не виноват? — Джон был так же весел, но Мэнни видел готовность ощетиниться в его позе, взгляде, даже в дружелюбной улыбке. Чес, видимо, тоже это понял и медленно отвёл взгляд, и молчал пару минут, прежде чем продолжил. Чес вообще много думал и мало говорил, зато каждое слово подбирал с ювелирной точностью.

— Даже человеческий суд по-разному наказывает преднамеренное убийство и убийство по неосторожности, — сказал он глубокомысленно. — Когда Квинни убила папу...

Он сглотнул и не стал продолжать. Джон помолчал, тарабаня по столу пальцами, Чес стал шумно прихлёбывать из чашки остывший кофе. Мэнни поднялся с облюбованного табурета, зашелестел крыльями, вставая перед Джоном, пытаясь рассмотреть его лицо, заглянуть в неспособные его увидеть глаза.

Он никогда ещё не убивал людей.

— Думаешь, я никогда ещё не убивал людей? — Джон рассмеялся, разрывая тишину, лихо подмигнул Чесу, будто подначивал попробовать весёлую таблетку или заняться сексом в неположенном для этого месте, а не давал гарантии по заказному магическому убийству его же родной матушки. — Как, по-твоему, я слинял от своего чёртового папаши?

Пешком, ночью, собрав в рюкзак все консервы в доме, пачку сигарет и тёплый свитер — после того, как отец выбил ему зуб, то ли застукав целующимся с его собутыльником, то ли обнаружив пропажу заначки, а может, и по простой пьяной прихоти. О, Джон пытался его убить, дважды за последние два года, если говорить точно — и оба раза обрывал заклинание в последний момент, сбиваясь с латыни на горькие всхлипы и смывая с пола кровавые пентаграммы. Мэнни убаюкивал его после, нашёптывая на ухо неслышные слова о его великой судьбе.

Джон мог быть лжецом, грешником и богохульником — но был границы, которые он пока не переходил. В глубине души он всё ещё оставался хорошим человеком — а значит, той душе не суждено было достаться демонам.

Пока.

Медленное движение к тьме было непременным условием того, чтобы Константин стал тем человеком, который нужен будет Небесам в будущей войне. Мэнни знал это, но какая-то часть его, которая ещё считала себя хранителем этого мальчика, болезненно морщилась от этой мысли. Его бесконечно удивляло и злило то, как люди используют свою свободу воли, чтобы самим себе рыть могилы. Небеса не могли вмешиваться в жизнь людей напрямую, но им это и не требовалось — достаточно было сделать ставку на свободный выбор, ибо человек из двух зол всегда выберет оба.

— Гниёт в земле, а его душа привязана к ободранной кошке, — авторитетно сообщил Джон. Он врал так же просто, как дышал, и, что хуже всего, было в этой лжи столько желания помочь и защитить — тем страшным и неправильным способом, который Джон видел единственно возможным, — что Мэнни передёргивало от невозможного сплетения эмоций, от «хорошо» и «плохо», искажённых настолько, что они отражали друг друга и путались между собой. Вот есть Джон Константин, и вот его дорога в Ад, выложенная добрыми намерениями, и Мэнни остаётся только идти за ним следом до самых врат. — Будь спок, это ты перед Квинни готов в штаны наложить, а я с ней разберусь махом. Прикурить есть?

У Чеса прикурить не было, поэтому Джон щёлкнул пальцами и зажёг огонёк, от которого подпалил сигарету. Чес смотрел на синеватое пламя так, словно оно убеждало его больше, чем слова Константина.

Мэнни отвернулся и завернулся в крылья, не желая видеть, как рукопожатие скрепляет дружеское обещание, более нерушимое и весомое, чем любой магический контракт.

1.

Минус путешествия на историческую родину заключался в том, что «своего» таксиста, готового ловить его где угодно, в любое время суток и совершенно бесплатно, у Джона здесь не было. Теоретически, можно было запрыгнуть в автобус, предложив игральную карту вместо билета, или запудрить мозги какой-нибудь милой барышне, но после семичасового перелёта (и примерно десяти бутылочек виски из мини-бара самолёта) Джона немного подводила и харизма, и ловкость рук.

Джон надеялся на чудо с полчаса, прежде чем сдался и стал ловить такси.

Такси — у аэропорта. Чёртовы жулики, наживающиеся на приезжих. Джон никогда не презирал капитализм с такой яростной страстью, как в эти минуты, под дождём на обочине, когда уже третья машина с шашечками трогалась с места, обдавая его волной грязи из лужи, стоило заикнуться о том, что его карманы пусты чуть менее, чем полностью, но друзья в городе будут рады за него заплатить, если только, мать их, кто-нибудь его туда подбросит.

Четвёртый таксист пожевал мясистую нижнюю губу, прежде чем пожал плечами.

— Полезай, почему бы нет.

— Серьёзно? Приятель, я тебя просто обожаю, — Джон чуть не подавился сигаретой от удивления и быстро юркнул на заднее сидение, пока парень не передумал. Даже если это какой-нибудь извращенец, собирающийся завезти его в тёмный лес, изнасиловать и убить — пусть хоть половину дороги провезёт, а там уж Джон с ним справится, благо, амулетов на нём сейчас болталось столько, что демоны по всей округе должны были лопаться от магического перенапряжения.

Природа за окном была серой и невыразительной — чего ещё ждать от Британии, да ещё и осенью? Джон пару минут пялился на мокрые деревья, играя с шальной мыслью заскочить в Ливерпуль, посмотреть, как там папаша, может, найти Шерил, чем чёрт не шутит? Потом так же лениво выкинул из головы дурь и откинулся на сидение, закрывая глаза.

— Давно не был дома? — спросил таксист. Джон неохотно приподнял ресницы: в конце концов, немного ни к чему не обязывающего трёпа — небольшая плата за то, чтобы добраться без проблем до места сбора.

— По мне так видно, что я местный? — ответил он вопросом на вопрос.

— Выговор примечательный, — таксист усмехнулся, сверкнув крупными белыми зубами. Что-то эта улыбка Джону напоминала. — Так что привело тебя назад к туманному Авалону?

— О, серьёзно? Туристам будешь такую херню заливать, — Джон закатил глаза на неожиданный пафос высказывания. — Будет вечеринка со старыми друзьями, я вроде как гвоздь программы.

— Встреча выпускников? — предположил таксист.

— Типа того, — Джон ухмыльнулся. — Воссоединение Слизистой Мембраны. Слышал когда-нибудь про такую группу?

— Возможно, — таксист продолжал улыбаться. Джона немного раздражало, что он не может поймать его взгляд в лобовом зеркале.

— Сомневаюсь. У смертных вроде как кровь течёт из ушей, когда они слышат наши старые треки, — хмыкнул Джон.

— Всё было настолько плохо? — Джон предположил, что таксист поднял бровь.

— Ты себе не представляешь, — он довольно зажмурился. — Мы были абсолютным дерьмом. Лучшие годы моей жизни, если ты меня понимаешь.

— Могу представить, — Джон решил вместо глаз сосредоточиться на руках водителя, на широких ладонях и тёмных пальцах с розоватой каёмкой у ногтей, сжимающих руль. Он всегда немного завидовал людям, умеющим водить машину. Как Чес, например — спокойно и полностью контролируя себя, дорогу и железного зверя. — И где вы отмечаете?

— Вообще — в Ньюкасле, — лениво отозвался Джон. Пальцы таксиста стиснули руль крепче, так, что от костяшек отлила кровь, и Джон спохватился: — Но тебе не придётся туда пилить, не бойся. Меня ждут в Лондоне. Мои друзья за меня заплатят.

— Не сомневаюсь, — сказал таксист медленно, задумчиво, словно не Джону, а самому себе. Было в его голосе что-то...

Пробирающее до мурашек.

Знакомое.

Джон был не уверен, что хочет слушать этот голос ещё пару часов дороги.

— Включил бы ты радио, — буркнул Джон, ибо это был самый вежливый с его точки зрения способ намекнуть, что разговоры ему надоели.

Магнитола пошипела немного, прежде чем выплюнуть вступительные аккорды Highway To Hell.

Мэнни счёл несколько грустным тот факт, что обсудить этот символизм с Джоном ему не позволит маскировка. Увы, до восхода Тьмы он не мог заявить о своём присутствии напрямую; но даже бездушная небесная сущность не могла не проводить подопечного к тому месту, где его жизнь превратится в Ад на земле.

И только к лучшему было то, что Джону никогда его после не вспомнить.