28.05.2014 в 20:13
Пишет Виктимно-няшный Маста:Я не виновата, меня заставили
Рок-опера моцарт, модерн!ау, Моцарт, Сальери, преслеш, дрочилово на творческий процессМоцарт – невыносимый человек. Антонио Сальери убеждается в этом постоянно. Не то, чтобы он специально ищет доказательств.
Просто кресло попадается очень удобное. А на Моцарта нападает странная задумчивость – такое часто бывает после концерта.
Антонио следит за тем, как он избавляется от костюма, выпутывается из галстука, расстегивает рубашку. Она все равно перекошена, как ни одевай его и не гримируй, под конец он всегда растрепан и расхистан, а сейчас намеренно доводит творческий хаос своего внешнего вида до состояния полного безумия. Как в таком виде может быть удобно, Антонио никогда не мог понять.
Моцарт грызет ногти, потом костяшки пальцев, потом задумчиво щелкает ими в воздухе и опять грызет. Берет айфон, начинает что-то набирать, застывает, тихо шевеля губами. Откладывает бесполезную игрушку. Антонио готов поспорить на что угодно – опять мелодия. Он постоянно что-то мурлыкает под нос, гостиничный номер, машина, все доступное пространство в листочках и записочках с криво начерченной нотной линейкой. Не говоря уже о памяти ноутбука и айфона. Моцарт скользит по сторонам полубезумным ищущим взглядом – и вдруг, просияв, быстро идет куда-то в сторону. Сальери переводит взгляд – гитара. Обычная, акустическая, забытая кем-то – из группы? Или сам Моцарт притащил с ближайшей помойки? Второе куда верней. Зачем бы приличным музыкантам такая рухлядь.
И – что он говорил? Мурлыкание становится яснее, Моцарт смотрит на нелепый инструмент, как на самую волшебную вещь на свете. Оглаживает деревянный растрескавшийся бок и шарит слепо вокруг себя, перебирает пальцами пустоту, не отводя взгляда от гитары.
…Это невыносимо. Сальери встает, раздраженный необходимостью выдать себя.
Моцарт не видит его, пока едва не утыкается носом в планшет со стилом и нужной программой. Поднимает глаза и сморит. Надо же, удостоил. А мог бы так и начать писать, не заметив.
- Надоело собирать за вами бумажки, - Сальери говорит так, будто это все объясняет. Понимания в ответном взгляде не наблюдается. Сальери закатывает глаза. – Пишите уже ваше… что у вас там.
Моцарт снова солнечно улыбается – вполовину не так радостно, как гитаре – и утыкается в планшет.
А потом берет инструмент.
Сальери хороший музыкант. Очень хороший. Очень талантливый. Правда. Но это разница между пловцом-чемпионом и рыбой – Антонио может брать и раз за разом успешно берет медаль за медалью, а этот сумасшедший тут живет. И медали ничего не меняют. Как и их отсутствие. Это даже в чем-то справедливо – не сравнивать же рыбу с людьми?
Только вот очень обидно каждый раз чувствовать себя тупым уродцем с нелепыми отростками, с какой-то стати сунувшимся не в свою стихию.
Антонио с упорством мазохиста вслушивается в перебор гитары. Инструмент не просто расстроен, он разваливается. Моцарта не волнует. Собственно любого, кто бы его сейчас услышал, не волновало. Любого с элементарным музыкальным вкусом, само собой разумеется, что, увы, оставляет в рамках лишь ничтожный процент от всего населения планеты.
У Антонио Сальери музыкальный вкус есть. И даже не элементарный. К сожалению.
Он садится совсем рядом, напротив, едва ли в полуметре от чутких пальцев. Сейчас можно не держать лицо, расслабиться, не скрываться хотя бы от себя – Моцарт все равно не замечает ничего.
Через какое-то время замечать перестает и Сальери.
Мелодия ломаная, рваная, новая. Пусть Антонио и не рыба, но стихию он знает. Достаточно сроднился, чтобы видеть сейчас, слышать, даже угадывать, когда и что Моцарт начнет менять. Мелодия рождается на его глазах, нервная, неровная – как этот нелепый инструмент, или как одежда Моцарта, или как… Антонио знает стихию, но все же не рыба. Такие вещи перекладывать на музыку ему не дано. Только видеть, и ценить, и умирать от щемящего ощущения чуда, и – куда успели подеваться несколько часов?
Новорожденная мелодия продолжает звучать и тогда, когда инструмент умолкает. Когда Моцарт встает, Сальери едва успевает - нет, не надеть маску. Просто прикрыть глаза. Еще не вздрогнуть, когда шаги, вместо того, чтобы удалиться, останавливаются прямо перед ним – и приличия соблюдены. Мало ли о чем человек задумался?
Моцарт не уходит. Антонио, убедившись, что контролирует лицо, позволяет себе открыть глаза.
Моцарт протягивает ему планшет. Большой палец с обгрызенным ногтем придерживает стилус. И над всем этим – улыбка.
Сияющая.
Перед которой которой та, что досталась гитаре, как луна перед солнцем. Ласковым таким солнцем, весенним. Нежным…
Моцарт, как и всегда, на приличия плевать хотел. И на маски – тоже. И то, что Антонио, забирая планшет, молит не соприкоснуться руками, не волнует его совершенно.
Невыносимый все-таки человек….
URL записиРок-опера моцарт, модерн!ау, Моцарт, Сальери, преслеш, дрочилово на творческий процессМоцарт – невыносимый человек. Антонио Сальери убеждается в этом постоянно. Не то, чтобы он специально ищет доказательств.
Просто кресло попадается очень удобное. А на Моцарта нападает странная задумчивость – такое часто бывает после концерта.
Антонио следит за тем, как он избавляется от костюма, выпутывается из галстука, расстегивает рубашку. Она все равно перекошена, как ни одевай его и не гримируй, под конец он всегда растрепан и расхистан, а сейчас намеренно доводит творческий хаос своего внешнего вида до состояния полного безумия. Как в таком виде может быть удобно, Антонио никогда не мог понять.
Моцарт грызет ногти, потом костяшки пальцев, потом задумчиво щелкает ими в воздухе и опять грызет. Берет айфон, начинает что-то набирать, застывает, тихо шевеля губами. Откладывает бесполезную игрушку. Антонио готов поспорить на что угодно – опять мелодия. Он постоянно что-то мурлыкает под нос, гостиничный номер, машина, все доступное пространство в листочках и записочках с криво начерченной нотной линейкой. Не говоря уже о памяти ноутбука и айфона. Моцарт скользит по сторонам полубезумным ищущим взглядом – и вдруг, просияв, быстро идет куда-то в сторону. Сальери переводит взгляд – гитара. Обычная, акустическая, забытая кем-то – из группы? Или сам Моцарт притащил с ближайшей помойки? Второе куда верней. Зачем бы приличным музыкантам такая рухлядь.
И – что он говорил? Мурлыкание становится яснее, Моцарт смотрит на нелепый инструмент, как на самую волшебную вещь на свете. Оглаживает деревянный растрескавшийся бок и шарит слепо вокруг себя, перебирает пальцами пустоту, не отводя взгляда от гитары.
…Это невыносимо. Сальери встает, раздраженный необходимостью выдать себя.
Моцарт не видит его, пока едва не утыкается носом в планшет со стилом и нужной программой. Поднимает глаза и сморит. Надо же, удостоил. А мог бы так и начать писать, не заметив.
- Надоело собирать за вами бумажки, - Сальери говорит так, будто это все объясняет. Понимания в ответном взгляде не наблюдается. Сальери закатывает глаза. – Пишите уже ваше… что у вас там.
Моцарт снова солнечно улыбается – вполовину не так радостно, как гитаре – и утыкается в планшет.
А потом берет инструмент.
Сальери хороший музыкант. Очень хороший. Очень талантливый. Правда. Но это разница между пловцом-чемпионом и рыбой – Антонио может брать и раз за разом успешно берет медаль за медалью, а этот сумасшедший тут живет. И медали ничего не меняют. Как и их отсутствие. Это даже в чем-то справедливо – не сравнивать же рыбу с людьми?
Только вот очень обидно каждый раз чувствовать себя тупым уродцем с нелепыми отростками, с какой-то стати сунувшимся не в свою стихию.
Антонио с упорством мазохиста вслушивается в перебор гитары. Инструмент не просто расстроен, он разваливается. Моцарта не волнует. Собственно любого, кто бы его сейчас услышал, не волновало. Любого с элементарным музыкальным вкусом, само собой разумеется, что, увы, оставляет в рамках лишь ничтожный процент от всего населения планеты.
У Антонио Сальери музыкальный вкус есть. И даже не элементарный. К сожалению.
Он садится совсем рядом, напротив, едва ли в полуметре от чутких пальцев. Сейчас можно не держать лицо, расслабиться, не скрываться хотя бы от себя – Моцарт все равно не замечает ничего.
Через какое-то время замечать перестает и Сальери.
Мелодия ломаная, рваная, новая. Пусть Антонио и не рыба, но стихию он знает. Достаточно сроднился, чтобы видеть сейчас, слышать, даже угадывать, когда и что Моцарт начнет менять. Мелодия рождается на его глазах, нервная, неровная – как этот нелепый инструмент, или как одежда Моцарта, или как… Антонио знает стихию, но все же не рыба. Такие вещи перекладывать на музыку ему не дано. Только видеть, и ценить, и умирать от щемящего ощущения чуда, и – куда успели подеваться несколько часов?
Новорожденная мелодия продолжает звучать и тогда, когда инструмент умолкает. Когда Моцарт встает, Сальери едва успевает - нет, не надеть маску. Просто прикрыть глаза. Еще не вздрогнуть, когда шаги, вместо того, чтобы удалиться, останавливаются прямо перед ним – и приличия соблюдены. Мало ли о чем человек задумался?
Моцарт не уходит. Антонио, убедившись, что контролирует лицо, позволяет себе открыть глаза.
Моцарт протягивает ему планшет. Большой палец с обгрызенным ногтем придерживает стилус. И над всем этим – улыбка.
Сияющая.
Перед которой которой та, что досталась гитаре, как луна перед солнцем. Ласковым таким солнцем, весенним. Нежным…
Моцарт, как и всегда, на приличия плевать хотел. И на маски – тоже. И то, что Антонио, забирая планшет, молит не соприкоснуться руками, не волнует его совершенно.
Невыносимый все-таки человек….