[tenok]

Все в дом, все в дом

Автор: Тёнка
Фэндом: Хор (Лузеры)
Персонажи: Себастиан, Хантер
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Слэш (яой), Юмор, Флафф
Для:  -Прищепка-, последний - для  Illi

Сексуальное воспитание

- Хантер, ты псих, - говорит, нет, _рычит_ Себастиан. Они сидят на задней парте, и перед ними - четыре ряда школьников со стрижеными затылками, особенно удачно сидит белобрысый дылда-Стерлинг, но все равно Себастиан готов поклясться, что очкастый придурок, читающий им лекцию по сексуальному воспитанию, пялится прямо на них.

- Но ты первый начал, - отвечает Хантер, обиженно и невыносимо трогательно выпячивая нижнюю губу. Невинный вид совершенно не вяжется с его пальцами, по-хозяйски орудующими у Себастиана в штанах, и это почему-то становится последней каплей, которая заставляет его откинуть назад голову и заскулить, кусая губы. Черт, да, он первым начал лапать Хантера за коленки, когда лекция перешла от птичек и пчелок к конкретным наглядным пособиям - тогда это казалось хорошей идеей - но на _такое_ он не рассчитывал!

- Если нас застукают, мы вылетим из школы, - еле слышным шепотом сообщает он.

- Если нет, с тебя - минет в библиотеке, - отзывается Хантер, выворачивая запястье как-то так, что у Себастиана звезды вспыхивают перед глазами, и он заливает белым платок, который предусмотрительно достал Хантер.

- Теперь вы заткнетесь? - яростно шипит над ухом Трент, и Себастиан с беззвучным хохотом утыкается лбом Хантеру в плечо.

Приличное место

Далтон - приличное место. Это не тюрьма строгого режима для убийц и крупных мафиози, тут сидят более-менее спокойные парни со сроками до десяти лет, и их выпускают на прогулки во дворик без наручников, а охрана не зовет их ублюдками и гавнюками - ну, не в лицо.

Это не значит, что тут безопасно; просто все опасное лучше спрятано.

Хантер знает, что в коридоре на втором этаже есть слепое пятно, которое не просматривается с камер видеонаблюдения. Да все в охране знают, и сами пользуются, когда нужно купить или продать что-нибудь заключенным (с грабительской наценкой, конечно, но никто пока не жаловался). Заключенные используют это место не с такими невинными целями, но у них с охраной молчаливое соглашение - никто не вмешивается, пока дело не доходит до убийства.

И Хантер бы не вмешался, честное слово, он даже не собирался идти в ту сторону, но он, на свою беду, узнает голос кричащей жертвы. Имя он не помнит, но слишком хорошо знает фамилию - стараниями прокурора Смайта в этой тюрьме не осталось пустых камер. И теперь некоторые особо этим недовольные, похоже, решили отыграться на его сыночке. Опять же, это их дело, да Смайт и сам виноват - вел бы себя тише воды, ниже травы, глядишь, и прошли бы его два года без особых потрясений, но он с первого же дня повел себя так, словно это место - его вотчина, и все вокруг ему должны; самодовольный ублюдок, Хантер сам с удовольствием бы пересчитал ему зубы - но раздается характерный треск, с которым рвется по швам дрянная оранжевая форма, и он поудобнее перехватывает дубинку. Ему плевать, пусть они изобьют прокурорского сынка до полусмерти, но изнасилование... нет, моральные принципы Хантера это не задевает, но в прошлом году один блондинчик попал в психиатрию после трех попыток суицида как раз из-за такой истории, и об этом потом кричали во всех газетах и ток-шоу. Далтону не нужна такая слава - это плохо сказывается на государственном финансировании.

- А ну-ка, разошлись, - рявкает он, сворачивая за угол. Конечно, он сразу же видит знакомые лица - местный заводила Карофски медленно и неохотно отступает от скорчившегося на полу Смайта, словно не сдирал с него штаны пару секунд назад, и за ним так же медленно пятятся оба Пакермана, Эванс и Хадсон. Последние два даже имеют совесть выглядеть чуточку виноватыми, а вот Карофски пыхтит с явной злостью. Хантер на всякий случай кладет ладонь на шокер - пару лет назад он уложил бы эту банду уголовников на обе лопатки одной левой, но он больше не морпех, гордость американской армии, а вечно уставший тюремный охранник с травмированным коленом и просроченным абонементом в тренажерный зал.

Пару минут они с Карофски смотрят друг другу в глаза, после чего тот сплевывает на пол и разворачивается, молча покидая место действия. По-хорошему, его бы нужно остановить и направить в карцер за нарушение правил, но тут Смайт, наконец, стонет, и Хантер неохотно присаживается перед ним на корточки, тыкая его дубинкой в бок.

- Идти можешь? - интересуется он. Смайт переворачивается на спину, откашливается, слизывает с губы кровь, с трудом открывает начинающие заплывать глаза и фокусирует взгляд где-то на подбородке Хантера.

- С тобой - хоть на край света, мой герой, - сипит он, когда ему удается сделать вдох, и Хантер почти готов позвать парней обратно и позволить им закончить начатое.

Но Далтон - приличное место, так что он только тихо ругается себе под нос, пока взваливает тощее тело на плечо.

Идеальный сервис

- Это не мой заказ, - объясняет Хантер, когда скучающий за стойкой бариста поднимает на него взгляд. - Я заказывал ванильный латте.

Он ждет извинений и новый картонный стаканчик, но бариста - "хай, меня зовут Себастиан", написано на его бейджике, - только весело щурится и пожимает плечами.

- Я сделал уже десять ванильных латте за это утро, - легкомысленно отвечает он. - Это скучно.

Если честно, Хантер немного теряется. Он никогда еще не имел дело с такой наглостью, и вежливость не позволяет ему просто прикрикнуть на этого засранца. Он думает о том, чтобы потребовать привести менеджера и написать жалобу, но в тот же момент бариста щурится еще сильнее, и Хантеру кажется, что тот уже смеется и над ним, и над его жалкими попытками восстановить справедливость.

- Почему бы тебе сначала не попробовать свой кофе? - интересуется бариста, и Хантер, загипнотизированный золотыми искорками в его глазах, послушно делает глоток.

- Это... - он замолкает, не зная, что сказать.

- Курсовье. Коньяк, - поясняет Себастиан и довольно жмурится. - Французский. Добавил пару ложек в твой стакан. Нравится?

- Но в меню нет кофе с коньяком, - заторможенно говорит Хантер, а в следующий момент Себастиан перегибается через стойку и выдыхает почти ему в губы:

- У меня есть особые предложения для некоторых клиентов.

Хантер решает, что нашел новую любимую кофейню.

[тут будет название]

Крики в доме Джефферсонов-Смайтов не были чем-то новым, так что Хантер только покрепче стиснул ручку газонокосилки, тщательно обрабатывая оставшийся угол лужайки. До конца его рабочего времени оставалось еще сорок минут - он планировал сделать десятиминутный перерыв, прежде чем приступать к поливке клумб.

Через пару минут из дома раздался грохот, визг и громкий хлопок двери.

- Ты куришь? - спросил мистер Смайт, присаживаясь рядом на ступеньки. Хантер набычился, ожидая от него лекцию о здоровом образе жизни, но тот следом протянул руку и поинтересовался: - Поделишься?

То ли мистер Смайт не умел курить, то ли привык не к таким крепким сигаретам, но от первой затяжки он закашлялся, протирая слезящиеся глаза. Хантер воспользовался моментом, чтобы искоса оглядеть его лицо.

- Все нормально, - отозвался мистер Смайт, заметив и правильно интерпретировав его взгляд. - Это я ему врезал. Этот жирный ублюдок и руку-то поднять не сможет, чтобы замахнуться.

Хантер не был бы так самоуверен на месте мистера Смайта - мистер Джефферсон был крупнее него в два раза и при желании мог бы сломать мистера Смайта, как тростинку; но, в конце концов, ему платили не за вмешательство в личную жизнь хозяев.

В работе садовника не было ничего плохого или стыдного. Хантер неплохо управлялся с секатором и шлангом, не возражал против возни в грязи и, кроме того, остро нуждался в деньгах - а парню его возраста оказалось не так просто найти работу в захолустье вроде Лимы. Так что он не жаловался и брался за любую подворачивающуюся подработку, будь то японский сад камней при местной буддистской церкви или помпезный живой лабиринт Дювалей. На фоне этого работа в саду у Смайтов-Джефферсонов была сущим пустяком: лужайка, которую нужно время от времени подстригать, пара круглых клумб, требующих поливки, да одинокая яблоня с мелкими кислыми яблочками, которую Хантер смутно жалел и потому особо опекал. За все это, однако, неплохо платили - семейка была богатая и денег не жалела, как объяснил ему Пакерман, когда подкинул телефон и адрес. Он же добавил, что хозяева - пидорасы, и не в плохом смысле слова, но Хантеру было плевать, в конце концов, он не планировал с ними трахаться и даже дружить - только ухаживать за садом с четырех до шести каждый четверг и с пяти до восьми по субботам.

Он подозревал, что гигантские чаевые мистер Смайт отваливал за то, что он работал в саду без рубашки, но это было приятным бонусом.

Иногда ему становилось интересно, какого черта мистер Смайт тут забыл. Он явно был нездешним - слишком умным, слишком красивым, слишком лощёным, _дорогим_, если можно так сказать. Они с мистером Джефферсоном друг друга не любили - а точнее сказать, ненавидели и при каждом удобном случае начинали ссору. Мистер Смайт, не стесняясь, водил к себе парней, мистер Джефферсон, напиваясь, называл его такими словами, которые не позволяли себе даже его одноклассники в футбольной раздевалке. Неужели мистер Смайт терпел это все из-за денег?

- Сочувствую, - сказал он непонятно зачем и непонятно кому, покусывая кончик так и не зажженной сигареты.

- Не стоит, - отмахнулся мистер Смайт, выдыхая в небо тоненькую струйку дыма. - Этот подонок еще приползет извиняться, вот увидишь.

Хантер пожал плечами.

- А потом вы опять поругаетесь, - это был не вопрос, а констатация факта, и он всерьез ожидал, что за такое нахальство мистер Смайт влепит ему пощечину и выставит его на ворота без выплаты жалования, но тот только фыркнул и бросил окурок на землю, старательно растаптывая носком дорогого ботинка.

- А ты наглый, да? - весело спросил он, и Хантер еще раз пожал плечами.

- Простите, мистер Смайт.

- Не извиняйся, - отмахнулся тот, вставая и потягиваясь. Хантер воспринял это как сигнал к концу разговора и тоже встал, по новой заводя мотор газонокосилки.

- И, кстати, - добавил мистер Смайт, останавливаясь в дверях, - можешь звать меня Себастиан.

[еще какая-то мелочь]

- Я знал, что ты оценишь, - смеется Себастиан, запрокидывая голову и сверкая белыми зубами.

- Не хочешь что-нибудь сказать? - интересуется он, и вертится на кровати, сминая простынь - красуется.

- Кларингтон, ты язык проглотил? - недовольно спрашивает он, когда ему надоедает молчание.

Хантер только мычит и качает головой. Он не может подобрать слова.

Длинноногие девчонки всегда были слабостью Хантера, длинноногие парни стали его фетишем, а ноги Себастиана - бесконечность в миниатюре, и он не может на них не реагировать. Не важно, что на нем надето, мешковатые форменные брюки, обтягивающие клубные джинсы, шорты для лакросса - Хантер все равно пялится, сдавая себя с потрохами.

Но это - удар ниже пояса.

- Настоящий шелк, - гордо говорит Себастиан, когда Хантер недоверчиво проводит ладонью по скользкой ткани. Чулки обтягивают ноги, как вторая кожа, заканчиваясь выше колена узкой кружевной полоской, и Хантер умирает от желания лизнуть и посмотреть, как и без того черная ткань потемнеет от его слюны.

- В комплекте есть еще и трусики, - мурлычет Себастиан, подставляя под ласку острое колено. - Показать?

[и еще]

- Тебе придется снова рассортировать эти бумаги, - укоризненно говорит мистер Смайт, когда аккуратно разложенные стопки контрольных работ разных курсов разлетаются по полу.

- Как скажете, - соглашается Хантер, аккуратно толкая мистера Смайта грудью на столешницу. Стол высокий, но Смайт еще выше, и лежать так ему неудобно - задница выразительно оттопыривается кверху. Не то что бы Хантер был против. Мистер Смайт, конечно, плевал на правила, и вместо учительской формы на нем узкие брюки, которые куда органичнее смотрелись бы в темном зале гей-клуба.

- Аккуратнее с ними, - морщится Смайт, когда Хантер справляется с ремней и стягивает его брюки до щиколоток. - Ну что ты тянешь? - недовольно добавляет он позже, когда Хантер зависает на его заднице, ласково поглаживая ее ладонями. - У нас сорок минут до следующего урока. Кларингтон, ау?

- Конечно, - невпопад отвечает Хантер и лезет в карман за смазкой - с некоторых пор он носит тюбик с собой на каждый урок французского.

Пальцы входят легко, первый, второй, третий - французского не было две недели, значит, он растянут не из-за него, кто-то другой трахал его не далее чем вчера, и хотя у Хантер нет на него никаких эксклюзивных прав, это его почему-то злит.

- Ну наконец-то, - стонет Смайт, когда он толкается в него членом, быстро и сильно. - Если ты будешь так же тянуть, отвечая на уроках, тебе не видать хороших оценок, мон ами.

Хантер не возражает - за плохие оценки мистер Смайт наказывает, и это едва ли не лучше наград за хорошие.

[и еще внезапно ангзд]

- Я не гей, - говорит Хантер.

Себастиан смотрит на него, строгого и подтянутого. Хантеру понадобилось сорок минут в душе, чтобы из блаженно улыбающейся сонной размазни превратиться в идеального карманного солдатика - неплохое время, считает Себастиан, особенно если учесть, сколько на нем было засосов. Но эта правильность иррационально раздражает; хочется потянуться, испортить, сломать, растрепать и расцарапать. Снять с него закостеневший верхний слой, эту удобную глянцевую маску, и докопаться до мягкой живой сердцевины; ткнуться в нее пальцем, посмотреть, как корчится это живое в агонии, как льнет к теплой ладони, как ищет ласки и защиты. Ночью он не успел этим насладиться, было как-то не до исследований, а теперь вот створки захлопнулись - попробуй, подкопайся.

- Ты ведь знаешь это, - уверенно добавляет Хантер.

Себастиан знает многое. Знает, что в ящике тумбочки у Хантера тяжелый черный магнум с гравировкой на рукояти - с именем отца, достался от него в наследство. Знает про измятую фотокарточку с улыбчивым мужчиной в военной форме, про вырезки из газет о гибели отряда где-то в Сирии, или в Ираке, или еще в какой заднице мира. Знает, где у Хантера уязвимое местечко, от одного прикосновения к которому тот хнычет и извивается. Знает, что сослуживцы отца обещали Хантеру офицерское звание за четыре года. Знает про крестик, блестящий на груди точно между хрупкими ключицами и про то, какие поисковые запросы Хантер старательно стирает из истории браузера. Знает, что он встает в пять утра и поет гимн Америки в душе. Знает, какие консервы ест его обожаемый кот. Знает, сколько раз в неделю он просыпается среди ночи с мокрыми пятнами на пижамных штанах.

- Я не гей, - настойчиво повторяет Хантер. - Понимаешь?

Себастиан понимает. Хантер, вроде бы такой сложный и многогранный, на самом деле прост, как пятицентовик - таких историй он наслушался предостаточно, в каждом баре по пяток этих правильных мальчиков, ищущих забвения и хорошего траха на одну ночь. Нет, Хантер, к сожалению, не трус, страх сломать проще и веселее наблюдать за последствиями. Но принципы - это гадкая штука, от них так просто не избавишься.

- Себастиан, - говорит Хантер и замолкает, и Себастиан молчит тоже. Молчит о том, как режет официальное полное имя после хриплого ночного "Себ". Молчит о том, как тепло спать, приткнувшись к чужому горячему боку. Молчит о бутылке коньяка, припрятанной для сегодняшнего вечера. Молчит о том, что привык к запаху кошачьих консервов и мокрой шерсти в комнате. Молчит о том, что видит, как жадно Хантер сейчас пялится на его грудь под расстегнутой рубашкой, и о том, что хватило бы еще одной расстегнутой пуговицы на то, чтобы послушный оловянный солдатик забыл о своих принципах на еще одну жаркую ночь.

Молчит, вспоминает другое утро, запах кофе и презрительный до боли взгляд обычно теплых карих глаз, и думает, что как-то незаметно и очень неприятно повзрослел.

- Я думаю, тебе лучше поискать другого соседа по комнате, - говорит он, наконец, и отворачивается к стене, чтобы не видеть, как Хантер посмотрит в ответ.